Перед тем, как она ложится спать, ее звонок призывает меня.
- Сегодня ты будешь ночевать рядом со мной. Прошлую ночь я видела ужасные сны, сегодня я боюсь остаться одна. Возьми себе подушку с оттоманки и ложись на медвежьей шкуре у моих ног.
Проговорив это, Ванда тушит свечи, так что комната остается освещенной только маленьким фонариком с потолка, и забирается в постель.
- Не шевелись, не то разбудишь меня.
Я сделал все, что она приказала, но долго не мог уснуть. Я видел красавицу - прекрасную, как богиня! - закутанную в темный мех своего ночного халата, лежавшую на спине, с запрокинутыми за голову руками, утопающими в массе рыжих волос. Я слышал глубокое ритмичное дыхание, вздымавшее ее грудь, - и каждый раз, едва она пошелохнется, я настораживался, прислушиваясь, не буду ли я ей нужен.
Но я ей не был нужен.
Вся моя роль, все мое значение для нее сводились к тому, чтобы служить ей свечою впотьмах или револьвером, который кладут под подушку для безопасности.
Кто же из нас помешался - я или она? Зарождается ли все это в изобретательном, прихотливом женском мозгу, с намерением превзойти мои сверхчувственные фантазии, или эта женщина действительно одна из тех нероновских натур, которые находят дьявольское наслаждение в том, чтобы как червя бросать себе под ноги человека мыслящего, чувствующего и обладающего волей точно так же, как и они сами?
Что я пережил!
Когда я склонился на колени перед ее постелью с кофейным подносом, Ванда вдруг положила мне на плечо руку и заглянула глубоко в мои глаза.
- Какие у тебя прекрасные глаза! - тихо сказала она. - И только теперь по-настоящему, с тех пор, как ты начал страдать! Ты очень несчастлив?
Я опустил голову и молчал.
- Северин! Любишь ли ты меня еще? - со страстью воскликнула она вдруг. - Можешь ли ты еще любить меня? - И она привлекла меня к себе с такой силой, что поднос опрокинулся, чашки-чайники попадали на пол, кофе потек по ковру.
- Ванда - Ванда моя! - вскричал я, стиснул ее в объятиях и осыпал поцелуями ее губы, лицо и грудь. - В этом-то и горе мое, что я люблю тебя тем больше, тем безумнее, чем больше ты меня мучишь, чем чаще ты мне изменяешь! О, я умру от мук, от любви и ревности!
- Но я еще совсем тебе не изменяла, Северин, - улыбаясь, возразила Ванда.
- Не изменяла? Ванда! Ради Бога - не шути со мной так бессердечно, воскликнул я. - Ведь я же сам Носил письмо к князю...
- Ну да, с приглашением на завтрак.
- С тех пор, как мы во Флоренции, ты...
- Сохраняла тебе полную верность, - закончила Ванда. - Клянусь тебе в этом всем, что для меня свято! Я делала все только для того, чтобы исполнить твою фантазию, - только для тебя! Но поклонником я все же обзаведусь, иначе дело не будет доведено до конца и ты, в конце концов, будешь упрекать меня в том, что я была недостаточно жестока с тобой. Дорогой мой, прекрасный мой раб! Но сегодня ты должен быть снова Северином, быть только моим возлюбленным! Я не раздала твоих платьев, ты найдешь их тут, в сундуке оденься во все то, что ты носил там, в маленьком карпатском курорте, где мы так искренне любили друг друга. Забудь все, что произошло с тех пор, о, ты легко забудешь все в моих объятиях, я прогоню поцелуями всю твою печаль.
Она принялась меня как ребенка нежить, целовать, ласкать. Наконец, она попросила с прелестной улыбкой:
- Оденься же. Я тоже займусь туалетом; надеть мне меховую кофточку хочешь? Да, да, я сама знаю... иди же!
Когда я вернулся, она стояла посреди комнаты в своем белом атласном платье, в красной, опушенной горностаем кацавейке, с напудренными волосами и маленькой алмазной диадемой на голове.
Одно мгновение она зловещим образом напомнила мне Екатерину II, но она не дала мне времени задуматься, - она привлекла меня к себе на оттоманку, и мы провели с нею два блаженных часа. Теперь это была не суровая, своенравная повелительница, а только изящная дама, нежная возлюбленная.
Она показывала мне фотографии, вышедшие за последнее время книги и говорила о них с таким остроумием, ясностью и вкусом, что я не раз с восторгом подносил к губам ее руку. Затем она прочла мне несколько стихотворений Лермонтова, и когда я совсем уже был охвачен пламенем, она с нежной лаской положила свою руку на мою - в ее мягких чертах, в ее ласковом взгляде светилось тихое удовольствие - и спросила:
- Ты счастлив?
- Нет еще.
Тогда она откинулась на подушки и начала медленно расстегивать кацавейку.
Но я быстро снова прикрыл горностаем ее полуобнаженную грудь.
- Ты меня с ума сводишь, - пробормотал я, запинаясь.
- Иди же.
Уже лежал я в ее объятиях, уже целовала она меня, как змея... Вдруг она еще раз прошептала:
- Ты счастлив?
- Бесконечно! - воскликнул я. Она рассмеялась. Это был злой, резкий смех, от которого меня пробрало холодом.
- Прежде ты мечтал быть рабом, игрушкой красивой женщины - теперь ты воображаешь себя свободным человеком, мужчиной, моим возлюбленным - глупец! Мне стоит бровью повести - и ты снова мой раб. На колени!
Я сполз с оттоманки к ее ногам, глаза мои, еще с сомнением, впились в ее.
- Ты не можешь этого понять, - сказала она, глядя на меня со скрещенными на груди руками. - Я томлюсь от скуки, а ты вот так добр, что соглашаешься доставить мне на пару часов развлечение. Не смотри на меня так...
Она толкнула меня ногой.
- Ты можешь быть всем, чем я захочу, - человеком, вещью, животным... Она позвонила. Вошли негритянки.
- Свяжите ему руки за спиной.
Я остался на коленях и не противился. Затем они свели меня со связанными руками в сад, к маленькому винограднику, примыкавшему к нему с юга. Между рядами лоз возделывался маис, там и сям торчали еще редкие засохшие кустики. В стороне стоял плуг.
Негритянки привязали меня к шесту и забавлялись тем, что кололи меня своими золотыми булавками для волос. Это продолжалось недолго - пришла Ванда в горностаевой шапочке на голове, заложив руки в карманы кофточки; она велела развязать меня, скрутить мне руки за спиной, надеть мне на шею ярмо и запрячь меня в плуг.
Затем ее черные ведьмы погнали меня в поле: одна из них вела плуг, другая правила мной с помощью толстой веревки, третья погоняла меня хлыстом, - а Венера в мехах стояла в стороне и смотрела.
Когда я на другой день подавал ей обед, Ванда сказала:
- Принеси еще один прибор, я хочу, чтобы сегодня ты обедал со мной, - а когда я хотел занять место напротив нее: - Нет, ко мне, ближе, ближе ко мне.
Она в наилучшем настроении, подносит мне суп своей ложкой, кормит меня своей вилкой, затем ложится головкой, как шаловливый котенок, на стол и кокетничает со мной. По несчастью я засмотрелся на Хайде, подававшую мне блюда, немного дольше, чем это, наверное, нужно было: только теперь я впервые обратил внимание на ее благородные, почти европейские черты лица, на прекрасный бюст, как у статуи, словно высеченный из черного мрамора. Хорошенькая чертовка замечает, что нравится мне, поблескивает, улыбаясь, белыми зубами. Едва она вышла из комнаты, Ванда вскакивает, вся пылая гневом.
- Что?! При мне ты смеешь так смотреть на другую женщину! Она, верно, нравится тебе больше, чем я, - она еще демоничнее?
Я пугаюсь - такой я еще никогда ее не видел! Она вмиг вся побледнела, даже губы побелели, и дрожит всем телом - Венера в мехах ревнует своего раба! Она срывает с гвоздя хлыст и стегает меня по лицу, потом зовет своих черных прислужниц, приказывает им связать меня и стащить в погреб, где они бросают меня в темную, сырую подземную комнату - настоящую темницу.
Затем дверь захлопывается, задвигаются засовы, ключ щелкает в замке. Я заточен, погребен.
И вот я лежу - не знаю, сколько времени, - связанный, словно теленок, которого ведут на бойню, на вязанке влажной соломы - без света, без пищи, без питья, без сна. Она способна оставить меня умереть голодной смертью если я раньше не замерзну насмерть.