- Нужен ли я тебе еще, госпожа? - спросил я, и на последнем слове голос мне отказал.
Ванда покачала головой.
Я вышел из спальни, прошел через галерею и опустился на ступени лестницы, ведущей из нее в сад. Легкий северный ветер нес с Арно свежую, влажную прохладу, зеленые холмы высились вдали в розовом тумане, золотой пар струился над городом, над круглым куполом собора.
На бледно-голубом небе еще мерцали редкие звезды.
Я порывисто расстегнул свою куртку и прижался пылающим лбом к мрамору. Ребяческой игрой показалось мне в это мгновение все, что произошло до сих пор; серьезное же наступало теперь - причем страшно серьезное.
Я предчувствовал катастрофу, я уже видел ее перед собой, мог осязать ее руками, но у меня не хватало духу встретить ее, силы мои были надломлены.
Если быть искренним, то меня пугали не муки, не страдания, которые могли обрушиться на меня, не унижения и оскорбления, которые могли мне предстоять.
Я чувствовал один только страх - страх потерять ее: ту, которую я так фанатично любил, и этот страх был таким сильным, таким всесокрушающим, что я вдруг разрыдался, как дитя.
Весь день она оставалась у себя, запершись в своей комнате, и прислуживала ей негритянка. Когда же в голубом эфире засверкала вечерняя звезда, я увидел, как она прошла через сад и - я осторожно, на приличном расстоянии последовал за ней - как она вошла в храм Венеры. Я прокрался за ней и заглянул в дверную щель.
Она стояла перед величавым изваянием богини, сложив руки, как для молитвы, и священный свет звезды любви бросал на нее свои голубые лучи.
Ночью на моем ложе меня охватил такой страх потерять ее, отчаяние овладело мной с такой силой, которая сделала из меня героя, чуть ли не либертена. Я зажег красную масляную лампочку, висевшую перед образом в коридоре, и вошел, затеняя свет рукой, в ее спальню.
Львица, наконец выбившаяся из сил, затравленная, загнанная насмерть, уснула на своих подушках. Она лежала на спине, сжав кулаки, и тяжело дышала. Сны, казалось, тревожили ее. Я медленно отнял руку, которой заслонял свет, и осветил ее дивное лицо ярким красным светом.
Но она не проснулась.
Осторожно поставил я лампу на пол, опустился на колени перед кроватью Ванды и положил голову на ее мягкую горящую руку.
На мгновение она слегка шевельнулась, но не проснулась и теперь. Как долго я пролежал так среди ночи, окаменев от страшных мучений, - не знаю.
В конце концов меня охватила сильная дрожь, и я сумел заплакать - мои слезы потекли на ее руку. Она несколько раз вздрогнула, наконец, проснулась, провела рукой по глазам и посмотрела на меня.
- Северин! - воскликнула она скорее с испугом, чем с гневом.
Я был не в силах откликнуться.
- Северин! - снова тихо позвала она. - Что с тобой? Ты болен?
В ее голосе звучало столько участия, столько доброты, столько ласки, что меня словно раскаленными щипцами схватили за сердце, и я громко разрыдался.
- Северин, - проговорила она снова, - бедный мой, несчастный мой друг! - Она ласково провела рукой по моим волосам. - Мне жаль, страшно жаль тебя, но я ничем не могу тебе помочь - при всем своем желании я не могу придумать для тебя никакого лекарства!
- О, Ванда, неужели это неизбежно? - вырвалось у меня с мучительным стоном.
- Что, Северин? О чем ты?
- Неужели ты совсем меня больше не любишь? - продолжал я. - Неужели у тебя не осталось ко мне ни капли сострадания? Так захватил тебя этот прекрасный незнакомец?
- Я не могу тебе лгать, - мягко заговорила она после небольшой паузы, он произвел на меня такое впечатление, от которого я не в силах отделаться, от которого я сама страдаю и дрожу, - такое впечатление, о котором мне только случалось читать у поэтов, видеть на сцене, но которое до сих пор казалось мне образом фантазии. О, этот человек - настоящий лев, сильный, прекрасный и гордый - и все же мягкий, не грубый, как мужчины у нас на Севере.
О, этот человек - настоящий лев, сильный, прекрасный и гордый - и все же мягкий, не грубый, как мужчины у нас на Севере. Мне больно за тебя - поверь мне, Северин! - но он должен быть моим ах, что я говорю? - я должна ему отдаться, если он захочет меня взять.
- Подумай же о своей чести, Ванда, если я уже ничего для тебя не значу, - воскликнул я, - до сих пор ты сохраняла ее незапятнанной.
- Я думаю об этом, - ответила она, - я хочу быть сильной, пока я могу, я хочу... - она смущенно зарылась лицом в подушки, - я хочу стать его женой - если он меня захочет.
- Ванда! - крикнул я, снова захваченный этим смертельным страхом, всякий раз перехватывавшим мне дыхание, лишавшим рассудка, - ты хочешь стать его женой, ты хочешь навеки принадлежать ему! О, не отталкивай меня от себя! Он тебя не любит...
- Кто тебе это сказал! - вскричала она, вспыхнув.
- Он тебя не любит! - со страстью повторил я. - А я люблю тебя, я боготворю тебя, я - твой раб, я хочу, чтобы ты попирала меня ногами, я хочу на руках пронести тебя через всю жизнь.
- Кто тебе сказал, что он меня не любит? - резко перебила меня она.
- О, будь моей, - молил я, - будь моей! Ведь я больше не могу ни жить, ни существовать без тебя! Пожалей же меня, Ванда, пожалей!
Она подняла на меня глаза - и теперь это снова был знакомый мне холодный, бессердечный взгляд, знакомая мне злая улыбка.
- Ты ведь сказал - он меня не любит! - насмешли-во-отозвалась она. Вот и отлично, утешься этим!
И сказав это, она отвернулась в другую сторону, пренебрежительно повернувшись ко мне спиной.
- Боже мой, разве ты не женщина из плоти и крови? Разве нет у тебя сердца, как у меня? - вырвалось из моей судорожно сжатой груди восклицание.
- Ты ведь знаешь, - злобно ответила она, - я каменная женщина, "Венера в мехах", твой идеал - вот и стой себе на коленях, молись на меня.
- Ванда! - умолял я. - Хоть каплю жалости!
Она засмеялась. Я прижал лицо к ее подушкам, слезы, в которых изливались мои муки, хлынули у меня из глаз.
Долгое время все было тихо, потом Ванда медленно приподнялась.
- Ты мне надоедаешь! - начала она.
- Ванда!
- Я хочу спать, дай мне поспать.
- Пожалей меня, - молил я, - не отталкивай меня, ни один мужчина, никто не будет любить тебя так, как я.
- Дай мне поспать, - она снова повернулась ко мне спиной.
Я вскочил, вырвал из ножен висевший подле ее кровати кинжал и приставил его к своей груди.
- Я убью себя здесь, на твоих глазах, - глухо пробормотал я.
- Делай, что хочешь, - с совершенным равнодушием ответила Ванда, только дай мне поспать.
И она громко зевнула.
- Мне очень хочется спать.
На мгновение я окаменел, потом принялся смеяться и снова громко рыдать - наконец, я засунул кинжал себе за пояс и снова бросился перед ней на колени.
- Ванда... ты только выслушай меня... еще только несколько секунд... попросил я ее.
- Я спать хочу, ты слышал? - гневно крикнула она, вскочила с постели и оттолкнула меня от себя ногой. - Ты, кажется, забыл, что я твоя госпожа?
Но я не трогался с места, и тогда она схватила хлыст и ударила меня. Я поднялся - она ударила меня еще раз - на сей раз в лицо.
- Дрянь, раб!
Подняв руки к небу, сжав их в кулаки в порыве внезапной решимости, я вышел из ее спальни. Она отшвырнула хлыст и разразилась громким смехом. И я могу себе представить, что эти мои театральные жесты были изрядно смешны.
Решившись избавиться от этой женщины, которая была так жестока со мной, а теперь, в награду за все мое рабское обожание, за все, что я претерпел от нее, готова еще и изменить мне предательски, я складываю в узел свои небольшие пожитки и сажусь за письмо к ней.
"Милостивая государыня!
Я любил вас как безумный, я отдался вам телом и душой - так, как никогда еще не отдавался женщине мужчина, а вы глумились над моими священнейшими чувствами и вели со мной недостойную и наглую игру.