Присосавшись верхней губой к краю стакана, он втянул в себя дюймовый слой виски, и крупные капли пота выступили у него на лбу – в такую жару алкоголь не задерживается в организме.
– Ужин через четверть часа, – отрезал Уилшир и вышел через застекленную дверь, захлопнув ее с изрядным грохотом.
Анна опустилась на стул. Сигарета, когда она подносила ее к губам, слегка дрожала. Девушка отхлебнула немного джина, докурила сигарету и вышла на сумеречную лужайку. Под ней простирался город, где уже зажигали огни, там и сям вспыхивали окна, одноцветными сделались улицы, верхушки пиний черным дымом растворялись в небесах, на станции собрались отъезжающие, казалось, их завораживает зрелище уходящих вдаль рельсов, или то были уходящие в бесконечность прошлое и будущее? Такой обычный вид, железнодорожная станция, но дальше – грозная, необузданная чернота океана, где нет ни одной светящейся точки.
В доме за ее спиной загорелись два окна. В одном из них появилась какая‑то фигура, посмотрела в ее сторону, хотя можно ли разглядеть ее в сумерках, Анна с уверенностью не сказала бы. Но мощную силу отлива она почувствовала, ей показалось даже, что она слышит зловещий перестук увлекаемых этой волной камешков; Анну неудержимо сносило в океан, в непостижимое течение чужих судеб.
Суббота, 15 июля 1944 года, дом Уилшира, Эштурил
Анна настолько погрузилась в свои мысли, что чуть не подпрыгнула, когда ее окликнул вышедший на лужайку слуга. Там, где поднимавшийся от города свет сливался с темнеющим воздухом, висел зернистый, как старая фотография, пейзаж. Эта картина поглотила ее полностью.
Звали к ужину. Обернувшись, Анна обнаружила, что освещен уже и фасад дома, подсвечен снизу, точно памятник. И только теперь она поняла, что так поразило и привлекло ее: этот щедро льющийся электрический свет. Пока она смотрела на город, как‑то и не сообразила, чем он отличается от Лондона. Никакой светомаскировки. Нелегко будет привыкнуть к этой стране: столько запретов и такая немыслимая свобода.
Она двинулась вслед за мальчиком‑слугой. Массивные бедра юнца распирали его брюки, как у штангиста. Через террасу, откуда уже убрали ее стакан с недопитым джин‑тоником, он провел ее далее по коридору в столовую. Огромный стол сдвинули ради ужина в тесном кругу, теперь он выглядел по‑домашнему уютно, и над ним горели три стеклянные люстры. Уилшир вытянулся только что не по стойке смирно. К обеду он облачился в смокинг и рубашку с жесткой манишкой, наряд довершал черный галстук‑бабочка. Он представил гостью своей супруге. Мафалда была одета в вечернее платье до пят, талия затянута, приподнята грудь, длинный подол шуршит, точно стайка пойманных зверьков. Она зачесала волосы кверху и надела ожерелье с тремя крупными рубинами. Пугающая бледность не сошла с ее лица, но, присмотревшись, Анна сравнила бы этот цвет не с алебастровой белизной, как у ее матери, а с нездоровой мучнистостью плохо промешенного теста.
Рука была протянута пастырски, для поцелуя, но Анна ограничилась рукопожатием. Мягкая и припухшая кисть, раздутая избытком жидкости, суставы превратились в ямочки. Сели за стол, хозяева на двух дальних концах, Анна между ними, смущенная недостаточной церемонностью своего наряда. Три люстры светили точно в операционной – яркий, хирургически беспощадный свет.
Подали серовато‑зеленый суп, посреди тарелки плавала сосиска. Белое вино тонкой струйкой полилось в бокалы. Мафалда отказалась от вина, опустила ложку в тарелку и оглядела зал. Вино отдавало холодным металлом и пощипывало язык – точно батарейку лижешь, подумалось Анне. После супа перед каждым сотрапезником поставили тарелку с тремя рыбинами, слепые глаза полопались в духовке. Скажите уж что‑нибудь, разбейте эту невыносимую тишину! – взывало все в Анне, однако Уилшир невозмутимо нацелил нож и как скальпелем разделал свою рыбину.
Анна попыталась справиться со своей порцией, но в результате на ее тарелке образовалась перепутанная куча мелких косточек. Нож и вилка Мафалды слегка прикоснулись к морскому окуню и сдались. Рыбу – съеденную и несъеденную – унесли. Подали крупные куски неизвестного Анне мяса с пятнышками красного цвета, застучали на тарелках ракушки.
Тщетно искать повод для разговора. Мысли мечутся в голове, словно припозднившийся пьянчуга, пытающийся обнаружить на кухне что‑то съестное. Вон Мафалда согнала все мясо к одной стороне тарелки, ракушки расположила напротив и снова отложила столовый прибор. Наливают красное вино – уже в другие бокалы. Красное вино пахло отсыревшими носками, но вкус был сложный, как поцелуй. Уилшир задержал глоток во рту, смакуя, выпячивая губы, украшенные задорными усами.
– Сегодня вечером ваш муж рассказывал мне о фаду, – выдохнула Анна, с трудом протолкнув слова после двух попыток, в горле не то что лягушка застряла, скорее, жирная жаба.
– С чего бы вдруг? – отозвалась Мафалда. – О фаду он понятия не имеет. Не любит его. Когда его по радио передают, бежит, – да что там, кидается опрометью! – чтобы выключить.
Челюсти Уилшира сомкнулись на очередном куске мяса, он пережевывал его упорно и бесконечно, словно жвачку.
– Он говорил, – не сдавалась Анна, – говорил, что в этих песнях поется о тоске, о печальных воспоминаниях…
В ответ Мафалда стукнула ножом о край своей тарелки с монограммой, и Анна заткнулась.
– Новенькая, Амалия, вроде ничего, – вмешался Уилшир. – Амалия Родригеш. Да, она мне, пожалуй, нравится.
– Ее голос? – уточнила Мафалда, ожегши мужа угольно‑черным взглядом.
– А что еще может нравиться в фаду? – фыркнул Уилшир. – Ах да, тебя интересует, есть у нее, по моему мнению, дух, душа, alma этого самого фаду?
Левый глаз Мафалды слегка задергался. Мизинцем она придержала его, успокаивая тик. Взгляд Анны метался с одного конца стола к другому – растерянный, ничего не понимающий соглядатай.
– Разумеется, я обратил внимание и на ее… – Уилшир остановился, подбирая подходящее слово, и тик передался по воздуху между супругами. – На ее осанку.
– Осанку! – задохнулась Мафалда. – Он говорит о…
Но ей удалось совладать с собой. Только маленький пухлый кулачок слегка постукивал по краю льняной скатерти.
– Вероятно, для первой встречи следовало выбрать не столь занимательный сюжет, – признал Уилшир. – Но мы с Анной говорили о нашем добром друге, славном докторе, и три «Ф» сами собой пришли на ум. Лучше бы нам рассуждать об истории, впрочем, и там немало подводных камней. Но ты будешь мной довольна, моя дорогая, я ни словечком не обмолвился об Encoberto, о Сокрытом.
– О «Сокрытом»? – изумилась Анна.
– О Доне Себастьяне, – пояснил Уилшир. – Нет‑нет, я ничего о нем не говорил, дорогая моя, я же знаю, ты захочешь сама все рассказать Анне. Видите ли, Анна, моя жена – монархистка, сторонница династии, вот уже более трех десятилетий как оборвавшейся. Она верит, что Сокрытый – король, погибший на поле боя в Эль‑Кебире в Марокко, – сколько? четыреста лет тому назад? – что он еще вернется…
Мафалда с усилием поднялась. Монолог Уилшира оборвался. Слуга поспешно отодвинул стул своей госпожи и подставил ей плечо, чтобы она могла опереться на него.
– Я не очень хорошо себя чувствую, – извинилась хозяйка. – Мне лучше уйти к себе.
Она покинула комнату, вцепившись в плечо слуги, даже материя собралась складками у нее между пальцами, но вроде бы не опираясь, не перенося на него свой вес.