Как удачно, что можно заняться едой и выиграть время. Чем же она увлекается теперь, когда стала Анной Эшворт? Математика ушла в прошлое.
– Наверное, я по старинке люблю повеселиться, только случая у меня пока не было. В Англии сейчас не очень‑то весело.
– Придется мне поводить вас… показать злачные местечки Лиссабона.
– Тут есть злачные местечки?
– Еще бы, можно пообедать в «Негрешку», сходить в танцбар «Майами», заглянуть в клуб «Олимпия». Отличные заведения.
Приподняв повыше рыбий хребет с повисшей на нем головой, Лазард хищно выбирал кусочки белой плоти.
– Вчера в Лиссабоне были волнения. Я только прилетела. Мне говорили, народ возмущается из‑за плохой еды. В шорисуш добавляют опилки.
– Коммунисты, – произнес Лазард, будто поставил смертоносный диагноз. – Коммунисты! В городе много всяких партий и кружков, но, грубо говоря, все делятся надвое: «имущие» и «неимущие». Вы принадлежите к «имущим», Анна, так что вам придется привыкать к «неимущим» или не высовывать носу из Эштурила, здесь все свой брат, «имущие».
Он сложил нож и вилку поверх обглоданного рыбьего скелета и одним глотком осушил бокал; вышколенный лакей тут же долил вина. Тарелки убрали, и графиня воспользовалась краткой паузой перед жарким, чтобы подать – на весь стол, от одного конца до другого – первую за общим ужином реплику:
– А теперь, герр Волтерс, когда Шербур пал и союзники идут на Париж, что собирается делать ваш герр Шикльгрубер?
– Опять она, – проворчал Лазард в салфетку.
Волтерс мужественно принял вызов. Приподнял бокал за ножку, слегка покачал, словно движение вина могло подсказать ответ, задумчиво погладил бородку.
– Фюрер, мадам, сохраняет спокойствие, – ответил он, любезностью парируя грубость аристократки. – А что касается Парижа, по карте, может, он и близок, но, смею вас заверить, союзники столкнутся с весьма серьезным сопротивлением.
– А как насчет русских? – не сдавалась графиня.
Волтерс вцепился в край стола, толстая задница заерзала по гобеленовой обивке кресла. Все взгляды были устремлены на генерала: авось перепадет кроха секретной информации. Лишь постукивание ложек – прислуга накладывала в тарелки овощи и рис – нарушало тишину. На миг показалось: сейчас генерал вскочит, опрокинет стол, придавив им зловредную сплетницу. Но Волтерс молча обвел глазами всех, кто сидел за столом, кроме молодой англичанки и этой графини в обносках, словно упрекая каждого: они разбогатели, продавая все подряд тогда еще победоносному рейху.
– Да, верно. У русских сейчас дела идут хорошо, – размеренно заговорил он. – Однако даже и не думайте, чтобы хоть малая часть гер… французской земли досталась врагу без борьбы – без такого ожесточенного сражения, какого еще мир не видел. Мы не уступим.
Хладнокровная уверенность генерала слегка напугала всех присутствующих, за исключением Уилшира. Того скорее позабавила демонстрация фанатизма – с обеих сторон.
– Вы не думаете, что они предпочтут избавиться от него… – продолжала графиня.
– Они! – переспросил Волтерс.
– Немцы, которые любят свою страну, которые позаботятся о том, чтобы Германия существовала и впредь, когда все это кончится.
– Германия будет существовать всегда, – почти прошептал Волтерс. Ни один разговор никогда еще не заводил его в такую бесплодную, ледяную пустыню.
– Я смотрю, у вас еще верят в чудеса.
– Чудеса не исключены, мадам, – буркнул Волтерс, но, сообразив, что эти слова могут показаться смешными, добавил: – Разве вы не слыхали, как мы бомбим Лондон беспилотными ракетами?
Все взгляды обратились к Анне.
– Чудеса не исключены, мадам, – буркнул Волтерс, но, сообразив, что эти слова могут показаться смешными, добавил: – Разве вы не слыхали, как мы бомбим Лондон беспилотными ракетами?
Все взгляды обратились к Анне. Все уже знали, что она – англичанка, только что из Лондона.
– Это, – негнущимся пальцем ткнул в потолок генерал, – это лишь начало.
Вилки замерли, так и не коснувшись тарелок.
– Сколько уже лет немецкие газеты пророчат чудо‑оружие, – небрежно бросил Лазард. – Так оно готово, наконец?
Волтерс, не отвечая, воткнул вилку и нож в мясо и принялся пожирать его, точно завоеванную Европу.
После ужина женщины перешли в гостиную, выпить кофе и выкурить по сигарете, а мужчинам в соседней со столовой комнате подали сигары и портвейн. Обходя обеденный стол, Волтерс нагнал Уилшира.
– Кто она? – громко спросил генерал.
– Графиня делла Треката, – с улыбкой ответил хозяин.
– Жидовка?
Немолодая итальянка, выходя в коридор, вцепилась в руку Анны, ее пальцы судорожно впились в кожу девушки чуть повыше локтя.
– Жидовка, кто же еще, – тонким бумажным голосом прошелестела она.
– Вы о чем?
– О себе. Я слишком откровенно говорила о… достопочтенном герре Шикльгрубере, – шептала графиня, – но ведь… вот вы – англичанка, да?
– Да, но сейчас я работаю в Лиссабоне и живу в этом доме.
– Что вы скажете о мистере Мосли?
– Мне кажется, он во многом неправ.
– Да уж, – подхватила ее спутница, – «во многом неправ». Мне бы поучиться у вас деликатности. Кроме нас с вами тут других врагов у фашизма нет. У аргентинцев Перон, у испанцев их Франко, у португальцев Салазар, а немцы – ну, сами знаете, кто они такие, эти немцы.
– А мистер Лазард?
– Капиталист, – пренебрежительно отмахнулась графиня.
– А мистер Уилшир?
– Непредсказуемый ирландец. Занимает нейтральную позицию, как Салазар. Понимаете, что это значит? Он торгует с обеими сторонами, хотя в глубине души предпочитает одну из них. В случае с Уилширом вернее будет сказать, что он не любит одну из противоборствующих сторон, однако деньги делает на обеих.
– По крайней мере, он не фашист.
Женщины расселись вокруг остывшего камина, португалки вставили сигареты в слишком дорогие мундштуки, графиня курила без мундштука и угостила сигаретой Анну. Служанка разливала кофе.
– Кто‑нибудь видел Мафалду? – поинтересовалась одна из соотечественниц миссис Уилшир.
– Говорят, она больна, – откликнулась графиня.
– И уже довольно давно, – подхватила испанка.
– Мы уезжали на север, – пояснила вторая португалка. – И ничего не знали.
– Я ее видела, – неожиданно для самой себя вмешалась Анна.
– И?
– Я только вчера приехала.
– Но вы ее видели?
– Да.
– Ну так расскажите.
– Дело в том…
– Здесь все друзья Мафалды, – сказала испанка, и ее слова прозвучали угрозой.
– Дайте девочке сказать, – заступилась графиня.
– Она… путается немного, – осторожно начала Анна.
– Путается?! Как это – путается?
– Она… приняла меня за другую.
– С Мафалдой такого быть не может.
– Я же тебе говорила, – сказала вторая португалка первой на своем родном языке.