Этого Сазерленд понять не мог, не мог и высказать вслух свое непонимание. Его разум остановился в одной точке, как иголка сломанного патефона.
В десять часов утра посол собрал всех сотрудников и сделал то же заявление, которое Фосс уже слышал из уст Волтерса накануне вечером. Начал он с измены, предательства, терроризма. Волтерс, точно староста с розгами по правую руку учителя, окидывал помещение светлым взглядом коршуна, и все спешили отвести глаза, уставившись на портрет фюрера над головой посла. В заключение собравшихся призвали отпраздновать неудачу врагов, и громовое «хайль Гитлер» сотрясло помещение. Сотрудники разошлись по кабинетам притихшие, как школьники после общего собрания. Вроде бы ничего не изменилось для них, вновь усевшихся за свои столы, но грозовая туча повисла в воздухе. Мучительная неопределенность: кого из них изберут в козлы отпущения, принесут в жертву?
Фосс тоже сидел за своим столом и чувствовал, как пот стекает из‑под колен по икрам до высоко натянутых носков. Утром он проснулся в пять часов, валялся на диване, так и не сняв галстук. Поспешно распустил узел, выдернул давившую на горло запонку и принялся жадно глотать прохладный утренний воздух. Всего час длится такая прохлада, потом опять начнет припекать. Он разделся, перешел в спальню и там обнаружил пристроенную на подушке фотографию. Вернул фотографию на полку, улегся и почуял ее легкий аромат на своей постели, уткнулся лицом в наволочку, но потом, когда он поднял глаза и сквозь решетку изголовья уставился на оштукатуренную стену, ему вновь вспомнились слова Анны:
– Лазард и Уилшир знали, что ты двойник. Лазард сказал мне прошлой ночью. Может быть, и Волтерс знает?
Он принял душ, побрился и, не одеваясь, подошел к комоду. Верхний ящик был слегка выдвинут, расческа лежала не там, где он ее оставил. Фосс повертел расческу в руках и обнаружил одинокий черный волос, туго переплетенный с его собственными.
И вот в десять утра, после собрания, он бодро приветствовал Хайна и Кемпфа. Все дурные мысли плотно упакованы в черный металлический чемодан с белым адресом, спрятаны на задворках его разума. Ему привиделось поле лютиков. Тени облаков пробегают по небу, солнце движется над цветочной поляной, как всегда бывает летом. Он проинформировал Кемпфа и Хайна о том, что следует искать двоих неизвестных, которые, как предполагает капитан Лоуренсу, скрылись с Кинта‑да‑Агия, и отправил своих сотрудников собирать уличные слухи. Отчитываться лично перед ним, потребовал он, ничего не записывать. Вся операция проводится без писанины, чтобы не было утечек. Кемпф и Хайн переглянулись в растерянности. Бюрократическая система подобного не предусматривала.
– Приказ генерала СС Волтерса, – надавил Фосс.
– Ничего не писать?
– Так он распорядился. Когда дело будет закончено, он сам подаст рапорт в Берлин.
Кемпф и Хайн вышли из посольства, отправились шерстить кафе и сумрачные бары, где местные жители укрывались от пронзительного дневного света. Выслушав немецкий приказ, эти люди проглатывали свое вино или крохи пищи и спешили вновь наружу, в сокрушительную жару.
Фосс оставался в кабинете, курил и машинально, словно это могло его успокоить, водил пальцем от кончика носа до бровей. Наверное, говорил он себе, только Лазард и Уилшир знали, что он двойник, дальше эти сведения не пошли. Наверное, Волтерс знает лишь одно: Анна – подсадная утка, использованная Уилширом для того, чтобы направить британцев по следу подложного Бичема Лазарда. Никто ничего не знает, иначе его давно бы схватили. Никто не докажет, что он был в проклятом доме. Лоуренсу поверил, что Анна провела ночь с англичанином. Фосс уцелел. Ближайшие часы покажут, чем дело кончится, но какую информацию могут его сотрудники принести с улицы? А если кто‑нибудь видел их с Анной в Байру‑Алту? Окурок дрожал между пальцев. Напоследок Фосс чересчур сильно затянулся и обжег губы.
Напоследок Фосс чересчур сильно затянулся и обжег губы.
В то утро, когда пот начал сочиться на улицы города с чердаков, из дешевых пансионов, из душных комнат и темных баров, где обитали буфуш, соглядатаи обнаружили, что на улицах пахнет свежими новостями, свежей кровью. Они впивали в себя каждую подробность, это извращенное племя каннибалов, пожирающих информацию. Они пожирали ее и отрыгивали под соусом своего изобретательного вымысла, и следующие каннибалы заглатывали ее. Слухи росли и множились, а тут еще к воротам британского посольства подъехала «скорая помощь», постояла минут пять и, включив сирену, помчалась в сторону госпиталя Сан‑Жозе. До полудня город трясла лихорадка, а затем – краткий перерыв на второй завтрак, те, кто успел что‑то заработать, устроились пожевать рыбку, закусить нелегко добытым хлебом.
Все, кроме Пако.
Пако проспал до трех часов дня, а когда очнулся, его все еще мучили бессильные позывы рвоты. Он велел мальчику принести кувшин лимонада и размешать в нем соль. Выпил до дна, понуждая себя делать глоток за глотком, плача от едкой горечи. Выпил и ожил. На подгибающихся ногах спустился вниз и сел, как человек, выздоравливающий после тяжелой болезни, в тенечке, в углу двора, нащупал в кармане обломок сигареты. Попросил мальчика принести травяного чая и огоньку прикурить. Он заговорил с мальчиком, а поскольку кроме Пако никто никогда не обращал внимания на маленького слугу, мальчик охотно рассказал ему обо всем, что произошло, пока тот болел. Пако уселся поудобнее, соображая: время пришло, тот самый момент, о котором предупреждал англичанин. Теперь нужно лишь точно рассчитать свои действия. И награду.
От чая он вспотел. Ему хотелось пойти наверх и прилечь, но тут на соседнем стуле приземлился португалец.
– Что‑то я тебя нынче утром не видел, – произнес Руй.
– Прихватило.
– Жаль, ты все пропустил.
– Не думаю.
– Мог урвать свой кусок.
– Еще не поздно.
– Значит, ты что‑то знаешь? – заинтересовался Руй. – Я так и думал, если кто‑то что‑то знает, не иначе, это Пако.
– Что я знаю? – тупо спросил Пако.
Португалец откинулся на стуле и всмотрелся в собеседника так пристально, как будто ценная информация была у того написана на лице. Он протянул Пако сигарету – неслыханная щедрость в глазах галисийца.
– Про убийства слышал? – спросил португалец.
– Я слыхал, шесть человек умерло. Скольких из них убили – этого я не знаю.
– Трое покойников в Эштуриле.
– На Кинта‑да‑Агия. Там еще ограбление.
– Муж убил американца. Жена убила мужа. Но кто убил жену?
– Я думал, она сама, нечаянно, – сказал Пако.
– Не совсем.
– А кто ограбил дом?
– Вот именно.
– А ту англичанку, что жила у них в доме, не допрашивали разве?
– Ее там не было… трахалась где‑то со своим парнем… с тем англичанином, которого ты видел в порту… как его бишь зовут?
– Уоллис, – произнес Пако, прикрывая ладонью нижнюю часть лица, и по этому жесту Руй догадался, что у Пако припрятан туз.
– На этом можно разжиться, Пако.
– Кто заплатит и сколько?
– Немцы. А сколько – посмотрим.
– Не тайная полиция.
– Нет.
– Им будет интересно узнать, что инглеза соврала? – заговорил Пако, и Руй замер, вслушиваясь в каждое слово. – Что ее любовник – вовсе не Уоллис?
– Не знаю.
– Что они хотят выяснить?
– Кто те двое, удравшие с Кинта‑да‑Агия в ночь убийства.