— Пойдем,
, а занимаюсь с мальчиками. Хочешь
».
Он задержался на полчаса, глядя на человека, выдувавшего стекло. Огненная метафизика: вдохнуть дух в мертвый минерал, как будто второй Адам был Обероном, из воздуха и огня; первый — из глины.
. Не мог потерять. Так что я заняться, получать милость. Сам Патриарх…
Бен уставился на него.
— Я убегать от рабства у этого плохого человека, ты говоришь. Другое? И почему? Он не обманывать меня. Он опасный, но он добрый. Он баловать меня. — Орацио пожал плечами. — И только — ты понимаешь — пастбище.
. Это не содомия.
— Ты говоришь совершенно откровенно.
— Я — na moleca.
— И что это означает?
—
и
. Я узнать, когда приехать назад.
Поворот. Он продолжал ходить.
— А потом он показывает свое копыто. Есть большой шторм на море; я думать, что корабль потерпит кораблекрушение, пока я терпеть его ругань.
Еще один поворот.
— Твоя Англия очень холодный. Твоя еда грубый, всегда мясо.
Бен подумал о своем ужине.
, сказал мальчик-официант, вываливая его на тарелку. Выкидыши русалок, плавающие в чернилах и воняющие каналом.
— Я не любить твоих
, как он ломать свои стрелы. La reginaговорит со мной на самом великолепном итальянском, как Петрарка. Она гладит мою лисью голову. Как у нее, говорит она, и называет меня Воксфор… вино?
Виночерпий.
— Щенок.
— Она хочет обратить меня в свою веру, английскую ересь, и дает мне серебряную монету на мои именины, которую милорд забирает себе. Он — мой долг.
— И вообще — прости меня — он развратил тебя?
— Il cazzo di Voxfor ? — Венецианская буря, яростная и шипящая, как те морские ежи, которых живыми бросают в кипящее масло. — L’inquisizione, они спрашивают меня о милорде. Я осторожный, чтобы не осудить себя. Я не говорить, что он держать меня пленником. Они спрашивают меня много больше. Так: в дни поста он давать тебе мясо ? Нет, господа. Не: он сует свое мясо в тебя? и ты ешь? он делает из тебя женщину?Они знают; это их не интересует.
Бен посмотрел на наполовину исписанную страницу манускрипта, лежавшую на столе, Miserere— бумага дала ему силу — и сказал.
— Он убивает мальчиков. Таких как ты. Как Паоло.
— Я верю.
— Но я не могу доказать это. — Удар кулаком по ладони. — Его можно повесить только за предательство, он слишком высоко стоит. Дерево повешенных не приносит такие плоды. — Он отвернулся, запертый элефант. — Он убивал, и он будет убивать. Он не знает меры в своих желаниях.
— Я знаю. — Буря, хотя и не утолила жажду, улеглась. — Он думает, что я его ботинок: он вставляет в меня свою ногу, он пинками выгоняет меня. Il suo cinedo . Но я вижу его. Слышу. Он голый передо мной. Он кричит. — И, тихим голосом. — Я знаю его тайны.
— Ты расскажешь мне то, что знаешь?
Молчание, ни слова согласия. Наконец Коко, собрав всю свою храбрость, сказал:
— Il Voxfor con il Voxfor ? — Он погладил свою щеку. — Он любит. Innamorato . Все другое — tutto il mondo— стол, накрытый для него: un banchetto di delizie . Девушки. Paggi . Он скажет — надменным голосом Оксфорда — « Когда перестают нравиться женщины, наступает время красивых (молоденьких) мальчиков ».
« Вишни спелы, эй, сюда », подумал Бен. Эпикуреец. Кит любил повторять: « Кто не любит табака и мальчиков — дураки », и у него от этого скулы не сводило (хотя ангелы плакали). Маленькие ягоды-на-стебельках добровольно прыгали ему в рот. Он не срывал их.
— Он занимает меня в пьесах, — Коко взял стакан, который Бен налил для него. — Часто я играть девственницу, я должен плакать и молить его. Он говорить... — Глоток, молчание. — Он говорить: Твой отец продать тебя ... — Какое-то время Орацио не молчал, не в силах сказать ни слова. — Он сделать тебя шлюхой .
— Он приказать приходить к столу в La Paduanaплатье, на виду всего общества великих лордов. Они глядеть на меня: все белое, лицо, шея, — он коснулся груди, — все обнажено. Соски — rossetti ?
— Разрисованы.
— Он целовать их, подчеркивать мой позор.
Бен зарычал.
— И, — Орацио понизил голос. — L’inquisizione не должен знать это, иначе я гореть. Ты не сказать никому?
Бен вынул нож и протянул его рукояткой вперед.
— Клянусь Христовыми ранами.
— Он угрожать мне мечом — прошептал Орацио на ухо Бену, — и заставлять меня быть Маддаленой, нагибаться и мыть его ноги моими длинными волосами.
« Целый год терпеть такое ? — подумал Бен. — И он не сошел с ума ?»
Просветлевший после признания, Орацио уселся на свой стул. На лице промелькнула улыбка.
— Он любит пьесы? Ха! Я играю ему Arlecchino . — Он нацедил Бену стакан, сам взял печенье. Коробку протянул Бену.