А потом врачи мне сказали, что никакой гипертонии у меня нет, повышение давления было случайным, сердце как у молодой зайчихи, могу завтра выписываться. Чувства мои были противоречивы. Мгновенный приток свежих сил и энергии, ощущение буйного здоровья, действительно, как у той зайчихи, которой хочется весело и беззаботно носиться по лесу. И, с другой стороны, легкая обида на врачей: как это ничего не нашли? Почто я тут лежала?
— Ах, как странно устроен человек! — рассуждала я и зачем-то собирала вещи, хотя мне предстояло провести в больнице ночь и следующее утро. — Сдаешь кучу анализов, они оказываются превосходными, а ты испытываешь разочарование. Денег на лечение не жалко, но потратить их на то, чтобы удостовериться в хорошем здоровье, досадно.
Света и я лежим в больнице за деньги, а Люба и Мария Петровна бесплатно.
— Два месяца ждала очереди, чтобы сюда попасть, — говорит Люба.
— А я полгода, — подхватывает Мария Петровна, — пенсионеры идут по другому списку, более длинному, нас не торопятся лечить.
В их глазах я выгляжу аферисткой, которая, тряхнув мошной, отняла койку у страдающего человека. Липовая болезнь и на все мои предыдущие разглагольствования отбрасывает свет недоверия. Люба чувствует себя победительницей.
Нет, конечно, они рады за меня, поздравляют и желают больше не попадать в больницу. А про аферистку — это вторым планом, заметным только мне, хорошо изучившей реакции и мимику соседок.
Даю себе слово не вступать ни в какие дискуссии и споры, провести последний вечер в мире и дружбе. Но срываюсь! Не просто срываюсь, а гомерическим издевательским хохотом покатываюсь.
Люба рассказывает о своей двоюродной сестре:
— Уехал у нее муж в командировку. А она в баню пошла, воду горячую отключили. Живет сестра в маленьком поселке, у них одна баня. День мужской, день женский, через один. И вот сестра забыла лавку кипятком окатить, полиэтилен не подстелила и уселась. А кто-то из мужиков вчера на эту лавку, сами понимаете, спустил. И бедная моя сестренка забеременела, вползло в нее чужое семя…
В этом месте я начинаю хохотать:
— Непорочное зачатие в бане? Ой, не могу! Ты что же думаешь? Что сперматозоиды как блохи? Могут затаиться, переждать, а потом быстро бегать в поисках половых щелей? Умора!
— Ничего смешного! — вспыхивает Люба. — Искусственно женщин оплодотворяют? Откуда семя берут? Из пробирки!
— Правильно! Но донорскую сперму замораживают и так хранят! На воздухе мужское богатство через несколько минут погибает. А чтобы на следующий день сперматозоид был активен, да еще преодолел путь от лавки до внутренних органов? Это даже не фантастика! Это бред! Как допустить, что мертвец собственным ходом отправился из Москвы в Магадан и пришел туда живехоньким. Люба, а муж твоей сестры, он поверил в эту историю?
— Конечно! — с вызовом ответила Люба.
— Святой человек! Святая наивность!
— Моя сестра! — Люба зарделась маковым цветом и от негодования повысила голос. — Моя сестра не гулящая, она порядочная женщина! Столько пережила!
— Люба, милая! Я не хочу ничего плохого сказать о твоей сестре. Но все женщины, честные и гулящие, умные и глупые, беременеют одним способом!
На мою сторону неожиданно встала Света, задумчиво проговорившая:
— Ведь тогда нам было бы опасно ходить в бассейн или в речке купаться с мужчинами! А сперматозоиды умеют плавать?
— Девочки! — подала голос Мария Петровна. — Не надо представлять мужчин какими-то страшными драконами, которые постоянно и повсюду разбрасывают ядовитые семена. Не это в мужчинах главное.
— А что? — хором спрашиваем мы.
— Затейливость, — хитро улыбается Мария Петровна.
Она заканчивает макияж и отправляется на свидание.
Отвечая на Светин вопрос про плавающих сперматозоидов и, главным образом, желая как-то реабилитироваться перед Любой, чью сестру я обвинила в супружеской измене, читаю маленькую научно-популярную лекцию о физиологических особенностях процесса человеческого воспроизводства. Узнав, что женская половая клетка и мужская соотносятся как большой арбуз и теннисный мячик, Света наивно восклицает:
— У меня на арбузы аллергия!
Люба демонстративно не слушает, нервно листает журнал. Вижу, что она внутренне кипит. Мое присутствие мешает ей излить Свете свое негодование. Со словами «пойду новости по телевизору посмотрю» я выхожу из палаты.
В холле я занимаю место на диване, с которого прекрасно слышно и частью видно, как за фикусом воркует Мария Петровна со своим инвалидом в коляске. Мое ухо решительно отказывается внимать телевизионному диктору и нахально тянется подслушивать.
— Суточный анализ мочи назначили, трехлитровую банку дали, — говорит «жених», — а у меня никак. Сделали укол мочегонный. И я тридцать литров сдал!
Он произносит это с неподражаемой гордостью, как о мировом рекорде сообщает.
Что бы я ответила на месте Марии Петровны? Я бы сказала: «Голубчик! Тридцать литров — это десять банок, а у вас всего одна была. Как у нас с арифметикой? Так же, как с мочевым пузырем?»
Но мудрая Мария Петровна радостно восклицает:
— Замечательно! Я очень рада за вас! Польщенный «жених» вдохновенно услаждает «невесту»:
— Сегодня дежурит медсестра, которая отлично клизмы ставит. Если у вас есть проблемы со стулом, попросите ее…
Нет, затейливость влюбленных старичков не для меня! Пересаживаюсь в другое кресло, чтобы не слышать их разговор. Это слишком интимно. Неужели когда-нибудь доживу до времени, когда беседа о клизмах будет овеяна романтическим любовным флером?
Возвращаюсь в палату, когда Люба и Света мне косточки уже перемыли, теперь на повестке дня заведующий отделением.
— Он был женат три раза, — доносит Люба. — Первая жена была негритянкой, от этого брака осталась девочка-мулатка. А негритянка замерзла зимой. Шла по улице, упала, сломала ногу и замерзла. Вот!
Люба с вызовом смотрит на меня в ожидании возражений. Но я спорить не настроена.
— Негритянки в наших краях редкость, — миролюбиво замечаю. — На учебу все больше негров мужского пола присылают. И замерзнуть им, конечно, легко.
— А вторая жена у Дмитрия Сергеевича, — продолжает Люба, — была украинкой. Она входила в лифт с ребенком, а лифта не было. Упала в шахту насмерть, а ребенок на всю жизнь инвалид.
— Ужас! — восклицает Света.
— Кошмар! — соглашаюсь я, расстилая свою постель. — Досталось мужику!
— Сейчас у Дмитрия Сергеевича третья жена, якутка, она ему двойню родила, — информирует Люба.
— Жива? — спрашиваю.
— Кто? — удивляется Люба.
— Якутка жива или тоже…
— Естественно, жива! — с вызовом отвечает Люба. — И всех воспитывает! Мулатку, инвалида и близнецов!
— Якутки очень верные и преданные, — заверяю я.
— Сколько живу, — подает голос вернувшаяся со свидания Мария Петровна, — ни одной якутки не встречала.
Честно говоря, я тоже никогда не сталкивалась с представителями этой малой народности, и слова мои — вранье из желания не расстраивать Любу. Но Люба чувствует подвох и сомнение.
— На твоем месте, — в качестве доказательства Люба тычет пальцем в мою кровать, — лежала женщина, которая в доме Дмитрия Сергеевича консьержкой работает. Она рассказывала, у нее предынфарктное состояние было.
— У якутки? — уточняет Света.
— У консьержки! — возмущенно восклицает Люба. — Света! Ты иногда как спросишь! Точно недоразвитая или прикидываешься!
— Девочки! — Я по-прежнему за мир во всем мире и в нашей палате.