В своем письме Клод настойчиво рекомендовал ей возвратиться как можно тише, как бы на цыпочках, чтобы не вызвать очередной гнев короля, но Мария чувствовала себя победительницей. Она возвращалась в Лувр, чтобы царствовать через Анну Австрийскую, а не для того, чтобы пребывать там в забвении! И когда король вернется… Но до этого еще далеко! По словам Клода, армия готовится покинуть Тулузу, где Людовик был болен, собираясь двигаться в сторону Прованса через области, которые сдавали одна за другой. Немало воды утечет под мостами Сены, прежде чем в галереях Лувра отзовутся эхом властные шаги государя. Нужно с пользой употребить предстоящее время.
Так она и сделала. На следующее утро в платье из тафты, переливающейся точь-в-точь как ее глаза, открывающем атласную юбку, белоснежную, как большой отложной воротник из кружев и высокие манжеты, над которыми расширялись рукава с прорезями, украсив шею колье из крупных жемчужин с маленьким изумрудным крестиком, Мария села в начищенную карету с гербами Шеврезов и приказала доставить ее в Лувр, чтобы придать своему возвращению как можно больше блеска, хотя она вполне могла бы пройтись пешком через сады. Но она хотела воспользоваться привилегией, предоставлявшейся только принцам: въехать в карете в парадный двор и выйти лишь у дверей, ведущих в покои королевы. Даже будучи герцогиней и супругой коннетабля, до сих пор она оставляла свою карету у ворот.
Лувр в ту пору являл собой собрание разномастных строений, отражающих архитектурные вкусы нескольких эпох. Центральный фасад со стороны Австрийской улицы был полностью средневековым и почти черным. Массивные башни и рвы, наполненные более или менее грязной водой, подъемный мост и первая зубчатая стена, украшенная башенками, увидели свет еще при первых Капетингах. Вторая стена была моложе, а между двумя каменными оградами находились две площадки для игры в мяч, которой любили забавляться король и его приближенные.
Вход во дворец был свободным для всех прилично одетых и пеших посетителей. Несмотря на ранний час, уже собралась толпа на мосту, охраняемом лучниками Прево. Двое из них скрестили свои протазаны перед роскошной каретой, запряженной шестеркой лошадей. Тогда Перан гаркнул во все горло:
— Дорогу! Дорогу ее светлости госпоже герцогине де Шеврез, принцессе де Жуанвиль, старшей фрейлине Ее Королевского Величества!
Один из офицеров подошел, снял шляпу, приветствуя гостью, и дал указание пропустить ее, и Перан направил лошадей под темный свод длинной арки ворот Бурбона. Несмотря на то что король находился на войне, тут было немало придворных, торговцев, финансистов, приехавших из любопытства провинциалов и даже иностранцев. В толпе можно было заметить и нескольких женщин. Всех их направляла французская стража в синих одеждах с красной отделкой. Перед входом в покои королевы стояла одна-единственная карета, которую Мария узнала с удовольствием: карета принадлежала принцессе де Конто, ее лучшей подруге, а теперь и золовке.
Охранявшие дворец изнутри швейцарцы в красных плащах с синими обшлагами и коротких белых штанах отдали честь Марии, и она поднялась по лестнице, дрожа от горделивой радости. Она была неотразима и знала это. Не было нужды оборачиваться: она чувствовала на своей спине, на затылке обжигающие взгляды мужчин. Как же приятно было ощущать это после бесконечных месяцев затворничества!
В приемной, помимо личной стражи, Мария обнаружила шевалье де Жара, Франсуа де Рошешуара, одного из шталмейстеров королевы. Он беседовал у окна с юным шлейфоносцем Пьером де Ла Портом, прозванным не так давно «вешалкой» Анны Австрийской. Первый с жаром поспешил навстречу Марии.
— Наконец-то, госпожа герцогиня! Вы и не представляете, как же я рад вашему возвращению!
— Неужели? Если вам так меня недоставало, что же вы не приехали ко мне и не рассказали об этом?
— Я бы не посмел, и, по правде сказать, я особенно рад за королеву! У нее такая скука с тех пор, как вы нас покинули! Двор уже не тот без вашей улыбки.
— Чем же занимается теперь королева?
— Она молится все больше и больше! За здоровье короля, за его победы, за своих испанских родственников, за отца, брата, сестер, ибо на этот раз наш государь сражается не с ними! Она советуется со своим исповедником, жжет повсюду свечи, и я уверен, прости Господи, что она вместо духов поливает себя ладаном! Это уже не Лувр, а Эскориал. Мы скучаем гораздо сильнее, чем у королевы-матери! Впрочем, ее здесь нет! Вы, конечно же, не знаете, что она пустилась вслед за королем, чтобы разделить с ним славу!
— Бог ей в помощь! А теперь утешьтесь! Я здесь именно для того, чтобы вернуть Ее Величеству радость жизнь. Она сейчас одевается, я полагаю?
— Да еще как! С тех пор как королева потеряла ребенка, донья Эстефания заправляет всем и заставляет ее носить траур!
— Какая нелепость! Придворный траур по близким родственникам длится всего лишь месяц. Что уж говорить о зародыше! Да и прошло уже добрых пять месяцев! О чем только думают фрейлины?
— Старуха де Монморанси, соблаговолившая вернуться к своим прежним обязанностям после… мммм… отъезда вашей милости, как говорят англичане…
— Который все восприняли как грядущую опалу?
— Если вам так угодно! Так вот она вернулась на прежнее место и поет хором с дуэньей. А на фрейлину, отвечающую за королевские туалеты, госпожу де Верней, все эти события оказали такое воздействие, что она старается как можно чаще болеть. Разумеется, она не чувствует в себе достаточно смелости, чтобы противостоять в одиночку семейству д'Альберов!
Антуанетта де Верней приходилась сестрой де Люину, де Кадне и де Бранту. Она любила Марию, и та отвечала ей взаимностью, но, конечно же, Антуанетта предпочитала показываться как можно реже, пока судьба золовки оставалась под вопросом.
— О господи! Я вернулась вовремя! Но, кажется, я видела внизу карету принцессы де Конти….
— Да, но ее здесь нет. Приехала лишь служанка с подарком для Ее Величества…
Мария одарила собеседника обольстительной улыбкой и протянула для поцелуя руку, которую он задержал в своей чуть дольше, чем того требовали приличия.
— Благодарю вас, шевалье! Благодаря вам я теперь знаю, как обстоят дела! Доложите обо мне, пожалуйста!
Докладывать отправился Ла Порт. Он провел герцогиню через прихожую, где хранилось столовое серебро и которая одновременно служила столовой, затем через Большой Кабинет, где пол был выложен плиткой и покрыт роскошным турецким ковром. Здесь стояли также кресла, стулья, столы из эбенового дерева и высокие серебряные канделябры с красными свечами; сундуки, драгоценные вазы, несколько книг в богатом переплете, на одном из кресел лежала забытая гитара, прекрасно дополняя убранство этой прекрасной комнаты, окна которой, как и окна апартаментов, выходили одновременно в Квадратный двор (гораздо меньших размеров, чем нынешний) и на Сену. Здесь постоянно находился секретарь. Затем они проникли в комнату, самую просторную и самую роскошную из всех, имеющую к тому же балкон, выходящий на реку. Позолоченные резные панели из дерева, лепные украшения и расписанный яркими красками потолок служили обрамлением для стоявшей на возвышении кровати, прикрытой пологом из парчи, расшитой золотом и серебром. От остальной части комнаты кровать была отделена балюстрадой из литого серебра, к которой крепились канделябры с зажженными свечами. Гобелены, уже не фламандской, а французской работы (Генрих IV выписал из Фландрии двух мастеров по вышивке, Франсуа де Ла Планша и Марка де Комана, поселив их в доме, принадлежавшем богатому семейству Гобеленов), довершали роскошное убранство, дело рук Марии Медичи, которая, приехав в Париж, пришла в ужас от ветхости старого Лувра, где ей предстояло жить. И она поселилась у Гонди, своих соотечественников.
Когда семь лет назад, в 1615 году, Людовик XIII женился на инфанте, королева-мать ограничилась тем, что перенесла личные вещи, главным образом бесчисленные драгоценности, в свои апартаменты на первом этаже с выходом в сад и в антресоли дворца.