Мой отряд проскочил в ворота поместья, и все мы были поражены его странным видом. Двери и окна были открыты, но женщины между собой не переговаривались; двери амбара были распахнуты, калитка птичьего двора приоткрыта, но во дворе не было ни одного пастуха, ни одного конюха, ни одной птичницы. Мы двигались в застывшем мире, пораженные безмолвием. На земле валялись клочья разбросанного сена, инструменты, в кучах навоза торчали палки.
Мы соскочили на землю и увидели, что внутри дома странного было не меньше: распахнутые сундуки, взрезанные мешки, разбросанное белье, опрокинутая мебель, вспоротые матрасы, сорванные занавеси. Никаких сомнений: владение подверглось нападению разбойников.
Но куда подевались слуги и хозяева? Я испугался худшего. Только бы найти их живыми!
Я послал людей обыскать амбар, конюшню, окрестности. Мы с Буррусом обошли дом.
Я добрался до спальни Иосифа и его супруги. Здесь тоже царил беспорядок, но следов крови не было. Я глянул на постель и обомлел. На мятые простыни было вывалено содержимое сундука – груда драгоценностей, колец, браслетов, золотых монет…
Как все это объяснить?
На Иосифа напали разбойники, но ничего не взяли? Бросили целое состояние, несмотря на риск, на избиение хозяев? Что же они искали? Что именно?
– Погреб! Надо осмотреть погреб!
Буррус шел за мной, ничего не понимая. Когда мы подошли к тяжелой низкой двери, я услышал стенания и понял, что прав: все обитатели поместья – женщины, мужчины, дети, старики – были здесь. Их связали и бросили среди высоких кувшинов и чанов.
Я сам развязал Иосифа и помог ему выбраться на свет. Благообразие этого старца внушает уважение: резкие и четкие морщины, солнечными лучиками расходящиеся у светло-синих глаз, свидетельствуют о честно прожитой жизни. Все в его лице гармонично. Только кустистые брови говорят о недостатке фантазии.
– Иосиф, что произошло?
– Явились какие-то люди. Они искали труп.
Он повернулся ко мне, и на его губах появилась легкая ироничная улыбка.
– Они рассуждали, как ты.
– Кто это был?
– Они были в масках.
Я понял, что мне хотел сказать Иосиф: если люди были в масках, значит Иосиф мог их узнать. А если Иосиф мог их узнать, значит они прибыли из Иерусалима. А кто в Иерусалиме, кроме членов синедриона, желал завладеть трупом Иисуса, чтобы воспрепятствовать возникновению никому не нужного посмертного культа?
Я задумчиво обронил:
– Каиафа?
Иосиф из Аримафеи ничего не ответил, и для еврея это был единственный достойный способ выдать тайну римлянину.
Значит, Каиафа, как и я, подозревал Иосифа в организации похищения трупа.
– И Каиафа ушел несолоно хлебавши?
Иосиф Аримафейский долго глядел на меня.
– Да! А если мне не веришь, спроси у него самого. Вы оба приписали мне намерения, которых я никогда не имел. Кстати, к счастью. Поскольку радуюсь тому, какой оборот принимают события, хотя я сам даже мизинцем не шевельнул… Теперь нам остается только ждать.
– Ждать чего?
– Подтверждения, что труп был действительно похищен. Вам с Каиафой требуется доказать, что так и произошло.
– Нам не требуется доказывать, что исчезнувший труп был похищен: это и так очевидно.
– Ну не скажите! И боюсь, что с каждым прожитым днем эта очевидность будет все больше и больше обретать имя ангела Гавриила.
Я был подавлен. Иосиф оказался не таким мудрым, каким он мне представлялся. Мы стояли в темной кухне, с балок свисали пучки душистых трав, лежали три неощипанные курицы. Женщины суетились вокруг слуги, худого высокого парня. Его ранили, когда он оказал сопротивление нападавшим в масках.
– Иисус был не обычным человеком, – продолжал Иосиф. – И жизнь его не была обычной.
– И жизнь его не была обычной. Не станет обычной и его смерть.
– Почему ты голосовал за смерть, если мнение твое о нем так высоко?
Иосиф сел и потер лоб. Он уже тысячи раз задавал себе этот вопрос. Нам подали вина.
– Для Каиафы, нашего первосвященника, все всегда просто. Он легко отличает добро от зла. Там, где заурядный человек колеблется, он выносит решение. Именно поэтому он заслуживает роли предводителя. Для меня все всегда намного сложнее. Иисус меня интересовал, смущал мои мысли. Меня впечатляли его чудеса, хотя сам он их ненавидел. Каиафа негодовал на Иисуса, он упрекал его в богохульстве и, что самое страшное, в богохульстве, которое пользовалось поддержкой народа. Все, что говорил Иисус, не противоречит нашим книгам, но Каиафа видел в Иисусе опасность для Храма. И потому не обращал внимания на тонкости, когда яростно стремился к его осуждению.
– Значит, во время суда ты подчинился Каиафе?
– Нет, я подчинился Иисусу.
– Прости, я не понял.
– В момент голосования, когда я хотел пощадить его, Иисус повернулся ко мне, словно расслышал мои мысли. И глаза его мне ясно приказали: «Иосиф, не делай этого, голосуй за смерть, как и остальные». Я не хотел ему подчиняться, но в моей голове все громче звучало то, о чем кричали его глаза. Он не отпускал меня, словно я стал его добычей. И тогда я уступил призыву. Я проголосовал за смерть.
– Вам вовсе не требовалось единогласие?
– Нет, хватало большинства.
– Почему же ты присоединился к остальным?
– Так хотел Иисус.
Теперь Иосиф, как и Клавдия Прокула, моя супруга, высказывал мнение, что Иисус хотел умереть. Поклонение ведет к странным выводам. Поскольку они хотели продолжать восхищаться Иисусом и поскольку они не мирились с его бесславной смертью, Клавдия и Иосиф уверовали в то, что Иисус сам стремился к погибели. Их герой оставался героем, только если желал смерти и сам распоряжался ею. Какой смешной поворот мысли! Они не желали видеть мир таким, каков он есть! Дабы не потерять уважения к себе, Клавдия и Иосиф должны были непременно возвеличивать колдуна.
Я простился с Иосифом.
В воротах я обернулся к нему:
– Мне не хотелось бы быть на твоем месте, Иосиф. Иисус был странным существом, ясновидцем, но человеком славным, беззлобным и лояльным к Риму. Я сделал все, чтобы уберечь его от смерти, я считал, что он не заслуживает казни. Но я подчинился давлению толпы, когда она сделала свой выбор, и на глазах у всех умыл руки. Моя совесть чиста. Но ты, как мог ты, сидя в синедрионе, имея возможность проголосовать против, поскольку на тебя не было оказано давления, присоединиться к большинству, как ты мог осудить невиновного? Ты убил праведника!
Иосифа, похоже, моя речь не смутила. И он ответил мне:
– Будь Иисус человеком, я бы осудил праведника. Но Иисус не был человеком.
– Вот как? И кем же он был?
– Сыном Бога.
Я отказался от дальнейшей дискуссии и вернулся в Иерусалим. Видишь, дорогой мой брат, в какой переплет я попал? Я нахожусь на земле, где Сыны Бога не только расхаживают по улицам среди груд арбузов и дынь, но и дают осудить себя на смерть, чтобы они, эти Сыны Бога, умирали распятыми на кресте под лучами палящего солнца! Вне всяких сомнений, это лучшее средство добиться расположения Отца!..
В любом случае я вышел на новый след и задержусь в Иерусалиме, чтобы пуститься на поиски разлагающегося трупа, пока его исчезновение окончательно не замутило разум палестинцев, поскольку я кровно заинтересован в том, чтобы официально и при стечении народа предать его земле, где им займутся могильные черви. Пожелай мне удачи и оставайся здоровым.
Клавдия, супруга моя, сумела перенести всю утонченность Рима в самое сердце Палестины. Ей удается организовывать здесь усладительные трапезы, когда время течет столь же быстро, как и вино, когда от легких остроумных бесед кружится голова, поскольку они касаются самых разнообразных животрепещущих тем, – словом, она воссоздает здесь блестящие, насыщенные радостью ночи у Тибра под звездным небом.