– Слушаю вас.
– Извини, Жека…
– Уже. Дальше?
– Прийти можешь? – язык Швеца чуть заплетался.
– Если мелкое хищение не пойду, – демонстративно зевнул Женька. «Взлом лохматого сейфа»
Женька бежал, глубоко вдыхая сухой воздух осенней ночи, хрустел бульварной листвой и, невзирая на неясную перспективу предстоящей встречи, радовался, что кому‑то нужен, что ему кто‑то верит, что он еще в состоянии если и не спасти, то хотя бы помочь дожить до рассвета.
На перекрестке стояла «ночная бабочка», зазывно оголив ногу. Чуть поодаль Женька заметил иномарку с погашенными фарами, очевидно, принадлежавшую сутенеру. В тени дерева на противоположной стороне притаился хозяин продажной девки.
«Три часа ровно», – сообщила невидимая китаянка, когда он подошел к двери на четвертом этаже.
«Точка канала печени цзи‑май, – сработало машинально. – С часу до трех, инь, дерево, Юпитер, передневерхняя часть бедра».
Петр был одет не по‑домашнему: брюки, белая сорочка и даже галстук, приспущенный слегка. Пахнуло коньяком.
– Ты что, не один?
– Один. Проходи.
Женька скинул куртку, прошел на кухню по коридору, суженному книжным шкафом и стеллажами с подшивками допотопных журналов. Небольшой стол был покрыт штопаной скатеркой; посреди – початая бутылка «Метаксы», вспоротая банка шпрот, кружки лимона на блюдце и две граненые стопки.
Следуя своему обыкновению не спрашивать без особой на то необходимости, Женька ни о чем не спросил: надо – сам расскажет. Петр сел, налил до краев.
– Давай, – красноречием блистать не стал. Выпив, кинул в рот ломтик лимона и пообещал: – Щас спою.
Громко тикали каминные часы на холодильнике. Что‑что, а интригу хозяин плел умело.
– Вдогоночку? – предложил для усиления эффекта.
– Не тяни, – улыбнулся Женька, чувствуя, как разливается по телу тепло.
– Не тяни, – улыбнулся Женька, чувствуя, как разливается по телу тепло.
– Ну, слушай.
Петр прокашлялся, прикрыл веки и, по‑бабьи подперев кулаком подбородок, затянул:
Степь да степь круго‑ом,
Путь далек лежит,
В той степи глухой
За‑амерзал ямщик…
Женька почувствовал себя обманутым: ждал, что любитель фольклора преподнесет что‑нибудь пооригинальнее. Но, зная о том, что Швец ортодоксом не слыл, ни подпевать, ни обрывать песню не спешил – силился разгадать загадку молча.
Ты, товарищ мой,
Не попомни зла… –
продолжал Петр, не торопя заунывный мотив.
Женька терпеливо дослушал до конца, наполнил стаканы.
– Хорошая песня, – кивнул он одобрительно, накладывая шпроты на бутерброд. – И, что главное, новая. Я, например, ни разу не слыхал. Спасибо, что вовремя разбудил, а то бы так и помер невежей.
Выпили.
– Давай, юрист заочно необразованный, шевельни извилинами, – предвкушая триумф, сверкнул глазами Швец.
– Чушь собачья, – выдохнул Женька. – Я от тебя этого не ожидал. Никакого убийства я тут не вижу.
– Есть убийство, – Петр распахнул форточку и водрузил пепельницу на стол, – есть! Позвольте мне вас спросить, многоуважаемый Евгений Викторович: а почему, собственно, товарищ не замерзал?.. Представьте себе нас на заснеженном тракте… что бы такое поближе подобрать, чтобы даже вы, дитя столичного асфальта, меня поняли?.. Ну, предположим, Химки – Яхрома. Мороз сорокаградусный, две лошадушки, и мы в санях. И вот где‑то в районе Икши или Базарова я говорю лошадушкам: «Тпр‑р‑рру‑у!!!» – и начинаю медленно, но неотвратимо врезать дуба. От мороза, заметьте! А вы при этом кутаетесь в овчинный тулупчик, спокойненько забираете обручальное кольцо…
– Стоп! – выпалил Женька. – Неси текст!
– Сомневаетесь в точности показаний?
– Сомневаюсь. Неси.
Петр вышел в коридор. Женька включил газ, плеснул в ковшик воды и, положив туда пару яиц, извлеченных из холодильника, поставил на конфорку.
– Мне от коньяка есть захотелось, – пояснил он.
– Ночью есть вредно, – вернулся Петр, занятый поиском нужной страницы. – Прошу. Семьсот шестьдесят четвертая.
Женька взял книгу, споткнулся взглядом о первую же строфу.
– Вот! – воскликнул он, ткнув пальцем в страницу. – Вот оно! Не потому, Пьер, мне с тобой за одним столом сидеть противно, что за дачу ложных показаний, да еще при отягчающих обстоятельствах предусмотрен срок для таких, как ты, субъектов, действующих с прямым умыслом; не потому даже, что в заповедях Христовых сказано: не лжесвидетельствуй! – ты ведь жидомасон, иудей, и Христа не признаешь, – а потому, что это устойчивый симптом совкового правосудия. Вся ваша система – от следствия и предварительного дознания до прокурорского надзора и суда на подобных подтасовках построена. «Умирал» здесь написано! «У‑ми‑рал», а не «замерзал», как ты изволил проблеять своим противным голоском. А умирать он мог от расстройства желудка, от инфаркта, от…
– Не продолжай, не надо, – театрально возвел руки Петр. – Я этих глупостев слушать не желаю! Знаешь, почему дилетантизм и правосудие – вещи несовместные, как гений и злодейство? Потому что дилетанты наподобие тебя цепляются за слова, которые, как известно по Стендалю, только для того и существуют, чтобы прятать за ними мысли. Уцепившись за первую же версию, вы не в состоянии идти дальше.