Сейчас можно с уверенностью сказать лишь то, что какое-то время больной будет чересчур ранимым, придирчивым, обидчивым. С этим надо примириться. Ему нужны любовь и отдых.
Тем не менее в первые месяцы пребывания на острове Дэвид, похоже, не хотел ни того, ни другого. Он практически ни разу не занимался с ней любовью - может, ждал, пока раны полностью заживут, - но и не отдыхал. Дэвид с какой-то одержимостью стал заниматься разведением овец - целыми днями носился по острову на "джипе", сзади в машине лежало инвалидное кресло. Он строил заборы вдоль наиболее крутых утесов, стрелял в орлов, помогал Тому обучать новую собаку, когда старушка Бетси начала слепнуть, жег вереск. Весной почти все ночи проводил вне дома: принимал роды у овец и ухаживал за новорожденными ягнятами. Однажды он срубил огромную старую сосну у домика, где жил Том, и провел там две недели, обдирая кору. Он порубил сосну на дрова и оттащил поленья к дому. Похоже, Дэвид получал удовольствие от тяжелой физической работы. Он научился сам туго привязывать себя к креслу, чтобы тело не ерзало, когда работал топором или молотком. Дэвид вырезал из дерева пару булав и часами упражнялся с ними, если только Том не занимал его другой работой. Мускулы у Дэвида на теле налились и стали, как у борцов.
Нельзя сказать, что Люси была несчастлива - ведь она боялась, что Дэвид, наоборот, будет днями сидеть у камина и думать о своей доле. То, с какой страстью и напряжением он работал, конечно, тревожило, но, главное, Дэвид не опустил руки.
На Рождество она сообщила ему, что ждет ребенка. Утром она вручила ему в подарок бензопилу, а он ей - отрез шелка. На обед зашел Том, и они ели дикого гуся, которого Том подстрелил. После чая Дэвид отвез пастуха домой, и, когда он вернулся, Люси открыла бутылку бренди.
- У меня для тебя есть еще один подарок, но его нельзя открывать до мая, - произнесла она. Дэвид засмеялся.
- О чем ты? Сколько бренди ты выпила здесь без меня?
- У меня будет ребенок.
Он пристально посмотрел на нее - улыбка исчезла с лица.
- Боже праведный, только этого нам сейчас не хватает!
- Дэвид!
- Да, но скажи, когда... когда это произошло?
- Вычислить не так уж трудно, правда? Должно быть, за неделю до свадьбы. Просто чудо, что удалось избежать выкидыша после аварии.
- Ты уже была у доктора?
- Гм... когда?
- Так как же ты можешь быть по-настоящему уверена?
- О, Дэвид, не будь таким занудой. Все точно - прекратились месячные, болят соски, тошнит по утрам; я в талии увеличилась на четыре дюйма. Если бы ты хоть раз повнимательнее взглянул на меня, сразу бы понял.
- Т-а-а-к.
- Что это с тобой? Ты весь в лице изменился, волнуешься?
- Послушай! Вот родится сын. Смогу я водить его гулять, играть с ним в футбол? Кого он будет видеть перед собой? Отца-героя? Безногого кретина, паяца!
- Дэвид! - Люси присела перед креслом. - Не надо так говорить. Он будет тебя любить, уважать, подражать во всем - потому что ты мужественный, сильный, храбрый, ты настоящий мужчина, работаешь как вол, ты его отец.
- Только не надо быть со мной снисходительной, не надо лицемерить.
- Ты обвиняешь меня в чем-то? - не сдержалась Люси. - В чем? Мне учить мужчину предохраняться? Если ты не хотел иметь ребенка, мог...
- Да, научи, научи меня предохраняться от грузовиков на темной дороге!
Глупый получился разговор - обмен колкостями, взаимные упреки. Печальнее всего, что они оба это понимали. Люси решила промолчать, но атмосфера уже была испорчена. Затея по-семейному отпраздновать Рождество казалась сейчас пустой, банальной - куски цветной бумаги на стенах, елка в углу, остатки гуся на кухне ждут, пока их выбросят.
Имеет это какое-то отношение к ее жизни? Что она делает на одиноком холодном острове с человеком, который, похоже, ее не любит? Зачем носить в себе ребенка, которого он не хочет? А что если просто?.. Но Люси взяла себя в руки - ей некуда идти, нечего больше делать в жизни, некем быть, кроме как миссис Роуз.
- Я пошел спать, - сказал Дэвид. Он выехал в холл, сполз с кресла и медленно, опираясь руками, забрался по ступенькам наверх. Она слышала, как он скребет пол при движении, как заскрипела кровать, упала одежда в углу... затем в последний раз звякнула пружина, и наступила тишина.
Нет, плакать она не станет. Взгляд упал на бутылку бренди. "Вот сейчас выпью ее всю, приму горячую ванну и завтра уже не буду беременной... А что впереди? Пустота? Как жить, когда ни острова, ни Дэвида, ни ребенка?" Люси отогнала от себя шальную мысль, поднялась наверх, легла и с открытыми глазами лежала рядом со своим спящим мужем, прислушиваясь к ветру и пытаясь ни о чем не думать. Под утро стали кричать чайки и маленькая комната наполнилась бледным холодным светом - только тогда она заснула.
Весной она как-то успокоилась, собралась, стала больше думать о будущем ребенке. В феврале, когда снег стаял, Люси посадила семена цветов и овощей на кусочке земли между боковым входом на кухню и амбаром, не слишком надеясь, что они когда-нибудь дадут всходы. Люси в последний раз произвела генеральную уборку в доме, предупредив Дэвида, что теперь до рождения ребенка ему придется убираться самому. Она написала письмо матери, связала кое-что для маленького, заказала в Абердине пеленки. Сначала Люси намеревалась рожать в доме у родителей, но вскоре поняла, что уезжать ей нельзя, ибо назад она уже не вернется. Она часами бродила с книгой в руках по мягкой вязкой земле, поросшей вереском, однако постепенно прибавляла в весе, поэтому пришлось отказаться от долгих прогулок. Та бутылка бренди, что осталась с Рождества, все еще стояла в шкафу. Иногда, особенно в те моменты, когда ей было совсем грустно, Люси подходила к шкафу, открывала его, смотрела на бутылку и думала о том, кого она чуть не потеряла.
За три недели до того, как должен был родиться ребенок, Люси села в знакомую барку, отправляющуюся в Абердин. Дэвид и Том махали ей с мола, пока барка не скрылась. Из-за сильной качки Люси волновалась, что родит прямо здесь, не успев добраться до шотландских берегов, но поездка прошла нормально. В Абердине Люси легла в больницу и уже четыре недели спустя на той же самой барке привезла на остров сына.
Дэвид ничего не смыслил в родах. Очевидно, он думал, что женщины рожают так же быстро и просто, как овцы. Он не знал о нестерпимой боли при схватках, о муках, напряжении, об облегчении потом, ноющей ране, о строгих медицинских сестрах с командным голосом, которые не дают тебе дотронуться до твоего собственного ребенка - якобы ты не такая "стерильная", знающая и быстрая, как они. Дэвид лишь проводил ее, немного смешную и неловкую, с животом, а встретил опять стройную, с прекрасным здоровым ребенком, завернутым в белоснежные пеленки. Как только Дэвид увидел сына, он сказал не терпящим возражений голосом:
- Мы назовем его Джонатан.
Этим дело и кончилось. К Джонатану добавили Альфред - в честь одного дедушки, Малкольм - в честь другого и Томас - чтобы сделать приятное старому Тому, однако, так или иначе, звали ребенка Джо, ибо он был слишком крошечным для Джонатана, не говоря уже о Джонатане Альфреде Малкольме Томасе Роузе. Дэвид научился управляться с сосками и бутылками, кормить, менять пеленки. Порой он даже качал маленького на руках, но делал все как бы машинально, следуя отцовскому долгу. Казалось, он все время отсутствует, мысли где-то далеко. К малышу Дэвид относился чисто по-деловому и в этом напоминал медсестер - он знал, что ребенок не для него, больше всего Джон нужен Люси.