- Ну, этого нам Земский приказ долго не простит! - весело восклицал Богдаш. - Крепко мы их проучили! Уж коли мы не соколы - так кто же?!
- Да, табачников ловить - их забота, - подтвердил Тимофей. - И где ведь, бляжьи сыны, угнездились?! На печатне! Говорил я - еретик тот Арсений!
- А я полагал - литовские людишки табак везут, - заметил Семейка. - А оказалось - крымцы.
- Крымцы еще и не то привезут. За ними - глаз да глаз! Знаешь, сколько караулу у Крымского двора? Три десятка стрельцов! До чумного сиденья - и вовсе полсотни было, - напомнил Тимофей.
- И все - купленные! - Богдаш расхохотался.
- А они - торговать умудряются, - продолжал Тимофей. - Теперь ведь и не докажешь, что эти мешки с табаком с Крымского двора. А правда ли, что крымцы говорят: коли кто после обеда табак не курит, у того или табака нет, или ума нет?
- Истинная правда. Теперь только то и докажешь, что Грек для себя где-то табак добыл, испугался, что найдут при выемке, да и велел мешки вывезти, - разумно сказал Семейка. - А что Греку? Его патриарх любит, в обиду не даст. Вот уж его за дым из пасти пороть не станут.
- Он к табаку, поди, еще в Турции приохотился, когда бусурманином был. Все отстать не может, - рассудил Озорной. - А патриарху то, поди, в забаву! Поругает - да и сам потом посмеется.
- Вместе с тем Греком... - совсем тихо заметил Семейка.
- Да-а... Может, и сам то зелье пьет? Втихомолку, а?..
Между конюхами завязался спор - как употребляют табак? Иные, оказалось, настаивают на нем вино, иные даже жуют томленые в горшках с разными приправами листья.
На конюшнях Тимофей повел всех в свой уголок, где мастерил слюдяное окошко. Там на лавочке стояла грубовато сбитая деревянная шкатула, виду странного - высокая и узковатая.
- Вот и проверим... - бормотал он, открывая шкатулу. - Вот и убедимся...
- Да что ты там затеял? - спросил Богдаш. - Оконце, поди, еще не готово, а ты на всякую блажь время переводишь.
- А что, Богданушка, не сменять ли нам тебя на медную сковородку? - с неожиданным ехидством осведомился Тимофей. - Пять алтын сбережем! А шуму от нее не в пример меньше!
- Да чтоб они все передохли! - воскликнул Богдаш. И непонятно было то ли сковородкам погибели пожелал, то ли хитрым женкам, гораздым на обманство, то ли даже Земскому приказу.
Данила тихо давился смехом, да и Семейка с ним рядом тоже подозрительно хмыкал и постанывал.
- Да не вопи ты, вон - выпей-ка лучше! - Тимофей протянул добытую из шкатулы и уже открытую баклажку.
Богдаш взял ее обеими руками, поднес ко рту, отхлебнул - и едва не выронил.
- Эт-то что такое?...
- Горячий сбитенек, свет. С ужина стоит. Что, плох?
- В самый раз! - злобно выкрикнул Желвак, и тут уж Данила с Семейкой захохотали в голос.
- Давай сюда! - потребовал Данила, отнял баклажку и возгласил, как полагалось всякий раз, когда конюхи садились пить:
- Быть добру!
Сбитень не обжигал, как полагалось бы, но был той приятной теплоты, которая на самом деле нужна промерзшему зимней ночью человеку. Данила передал баклажку Семейке, тот, отпив, - вернул Тимофею. И Тимофей, тоже отхлебнув порядочно, принялся ее прятать в свою изнутри слюдяную шкатулу.
Богдаш следил за перемещениями сбитня с великим недовольством. Вдруг он решительно протянул руку:
- Черт с вами - допью!
Отхлебнул и добавил, хоть и с опозданием, зато - от всей души:
- Быть добру!
* * *
Наутро в Земском приказе было горестно. Тайно, на ухо, Емельяну Колесникову сообщили, что конюхи-то на заре доставили каких-то двух людишек в Приказ тайных дел. И мешок еще приволокли, а что в нем неведомо. Мешок длинный - возможно, что и мертвое тело.
Тел приказные навидались довольно, что в мешках, что в рогожах, что одетых, что нагих, это в них трепета не вызвало.
Непонятно было, зачем такое сокровище тащить к Башмакову в палаты - мог бы и на дворе разглядеть, что надобно...
Оставалось лишь гадать - нашли конюхи деревянную книжицу, или же не нашли. А ежели не нашли - что же теперь Земскому приказу делать?
Протасьев прибыл на службу, как ни в чем не бывало - как если бы и не к нему тайно, в сумерках, пожаловал еретик Арсений Грек. Стенька вытаращился на подьячего - но тот за сорок лет службы в приказе видывал и пострашнее вещи, чем возмущенная рожа земского ярыжки.
- Гаврила Михайлович, да что ж это?.. - шепнул Стенька на ухо Деревнину.
- Пошел вон, - шепотом же ответил подьячий. - Да хоть снегом умойся, что ли...
Настасья утром, вопя на всю слободу, что родной муж навеки опозорил, изгвазданной после возни с печью рукой дала Стеньке хорошую оплеуху. А кто ее позорил?!? Сама опозорилась! Вольно ж было про сковородку поминать!
- Гаврила Михайлович! ..
- Кыш!
Стенька вышел на крыльцо и с ненавистью уставился на толпу просителей. Люди толклись, пихались, друг дружке на ноги наступали, переругиваясь тихонько - на громкую ругань явились бы приставы, прибежали стрельцы караульного полка, и порядок был бы наведен скоро и беспощадно.
Ловушка, которую Стенька столь хитромысленно сочинил, рухнула с треском. Такая добыча, как стряпчий конюх Аргамачьих конюшен Богдан Желвак, в дело не годилось - и оставалось утешаться тем, что и конюхи свою ловушку, возможно, зря ладили...
В очереди у крыльца произошло оживление - сразу двое, поскользнувшись на ледяной лепешке, грохнулись. Лепешка была ведомая - и что-то такое всплыло в памяти, чей-то голос лицемерно посочувствовал приказным, вынужденным обходить скользкое место...
Стенька вспомнил того молодца, что домогался деревянной книжицы, может, честно переписать, а может, исчезнуть с ней бесследно.
Сквозь толпу пробивался к крыльцу другой ярыжка - Елизарий. Взбежал, хлопнул Стеньку по плечу:
- А что, Степа, цена-то - прежняя?
- Какая еще тебе цена?
- А сковородка в пять алтын! Гляди, не продешеви!
- Тьфу!
Кулаки у Стеньки чесались заехать товарищу в ухо. Но воздержался.
Этой затеи со сковородкой теперь Земскому приказу до самой Масленицы потешаться хватит. Нужно же было дуре Наталье брякнуть! А на Масленицу зругие потехи явятся, авось, и забудут приказные, как земский ярыжка Аксентьев чуть за пять алтын женку под конюха не подложил.
Но ведь почему?.. Ради служебного рвения! ..
Повесив буйную голову, пошел Стенька на торг, и гулять бы его дубинке по плечам, не разбирая правого и виноватого, вымещая злость от неудачной затеи, кабы в голове уже не раскручивался дальнейший розыск.
Коли конюхи нашли деревянную грамоту - неужто бы в Земском приказе никто не пронюхал? Да тот же Колесников? И шепнул бы тихонько Деревнину успокойся, батюшка, беда миновала, поди свечек в церквах понаставь...
Но Деревнин сам не свой. Он ведь, Стеньке поверив, что подосланная Наталья подцепила какого-то вражьего лазутчика, норовящего тайны Печатного двора разведать и туда тайком пробраться, ничего другого и не затевал - все упования возложил на пресловутую ловушку.
Стало быть, и самому Стеньке изворачиваться надобно, и начальство спасать.
А путь один - искать того треклятого Перфилия Рудакова, что выманил из касимовских лесов Нечая, пообещав показать деревянную грамоту.
Сиделец в лавке купца Родионова велел заглянуть - авось что и разведает. Сказал "завтра" - так ведь это уже сегодня! Стенька поспешил к лавке и насилу дождался, пока сделают покупку две купчихи с молоденькими дочками, которых на двух дородных женок, очевидно - сестер, приходилось то ли восемь, то ли девять, поди сочти, когда они мельтешат, взвизгивают и хохочут.
Девки предвкушали Масленицу, катанья с братцами на санях, званые блины, щегольство и утехи.