Те, кто мчались в санях, запряженных добрым возником, поняли - дело плохо, не до жиру - быть бы живу!
Из саней вылетело темное, продолговатое, вроде длинного и битком набитого мешка, покатилось по льду.
- Данила, подбери! - приказал Тимофей. И Данила, осаживая возбужденного бахмата, направил его к мешку, не сразу осознав, что товарищи-то продолжают изумительно прекрасную погоню, а ему - сторожить теперь эту непонятную вещь.
Сани неслись куда-то в сторону Хамовников.
А в мешке?! .
Что может быть в длинном мешке, выкинутом из саней, несущихся во весь мах?
Почему-то первое, что пришло на ум, - мертвое тело! Возможно, то самое, которое исчезло в Хамовниках, хотя было совершенно непонятно - как же оно вынырнуло на Печатном дворе?
Данила всякого навидался и знал, что невозможно лишь спать на потолке одеяло слетать будет. Прочее же - в руке Божьей. И что иное, такой неожиданной величины, можно вывозить среди ночи с Печатного двора, как не мертвое тело?
Он подъехал к мешку, и тот подтвердил его предположения - по виду был похож на увязанный труп.
Мертвецов Данила не боялся.
С ним уже случилось то, что вышибает подобный страх из подростка основательно. Он проснулся в сарае, на сене, укрытый одним рядном с больным отцом, прохваченный утренним холодом, и даже не сразу понял, что холод отовсюду... Приподнявшись на локте, он долго смотрел в отцовское лицо, пытаясь уловить дыхание. Дыхания вроде не было, а потрогать лицо пальцем не мог. Что-то внутри - запрещало. Он отполз, встал на ноги, тихонько, как если бы боялся разбудить, и вышел на двор. Там уже выпроваживали в стадо корову. Данила подошел к хозяйке и сказал ей, что с отцом - неладно. Он уже понял, что стряслось, но мысли в голове были тупые, неповоротливые, почему-то ощущалось сильнейшее облегчение, а слез не оказалось вовсе. И, стыдясь этого облегчения и этого отсутствия слез, он сбежал со двора, предоставив приютившим их хозяевам все похоронные заботы...
Голован подошел к мешку, наклонился и стал обнюхивать.
Это показалось Даниле странным - еще минувшим летом норовистый бахмат отказался подойти к покойнику, пришлось применить силу. А тут, на тебе, и подошел, и нюхает, и...
- С нами крестная сила! .. - прошептал потрясенный Данила.
Голован вцепился в мешок зубами и тряхнул его с превеликим неудовольствием. Валяется же всякая дрянь на дороге - вот что хотел он сказать всаднику. И всадник понял, и спешился, и приподнял мешок, отпихнув от него конскую морду.
Мешок был хоть и не пушинка, однако мертвое тело в себе вряд ли содержал. И шел от него запах... Данила, не хуже Голована, принюхался. Запах был чем-то знаком.
Но, коли внутри не мертвец, то и няньчиться с мешком было бы смешно. Данила подхватил его, перекинул через конскую холку, сам сел в седло и поскакал вдогонку за подозрительными санями и лихими товарищами.
Он обнаружил всех троих сразу за речным изгибом.
Они сделали то, что и собирались, - без всякого членовредительства оттеснили сани к берегу и заставили санника, взбежав на крутой скат, пронестись по нему десятка три саженей. Наклон был достаточный, чтобы сани не удержались и опрокинулись.
Те, кто удирали от погони, а было это двое мужиков, вылетели на лед. У них, к счастью, не случилось оружия, и теперь они злобно и уныло переругивались с конюхами.
- Гляди ты - руку поломал! - отвечал на заведомо лживую жалобу Богдаш. Сейчас и вторую поломаю!
- Сюда! - позвал, заслышав копытный стук, Данилу Семейка. - Ну, что там у тебя, свет?
- Ваше добро? - Тимофей указал плетью на привезенный мешок.
- Какое наше?! Знать не знаем, отродясь не видывали!
Семейка подъехал и улыбнулся Даниле.
- Взяли сучьих детей!
- Понюхай! - предложил ему Данила. - Не пойму - трава сушеная, что ли?
Семейка наклонился, потянул коротким носом...
- Ого! Давай-ка сюда!
Он повернул мешок и развязал его, сунул вовнутрь руку и точно - вынул жгут каких-то темных сухих листьев. Запахло сильнее.
- Что это? - спросил, подъехав, Тимофей.
- А не чуешь?
- Да это ж табак! - заорал Богдаш. - Ну, теперь ясно, чего они улепетывали! Спины свои ненаглядные берегли!
- Тьфу! Еретики проклятые! - заругался Тимофей. - Мало вас за тот табачище порют? Вот раньше тем, кто нюхает, ноздри рвали, все равно, мужик ли, баба ли! И правильно делали! Больно добр государь к вам, к нехристям! Сказано - когда у людей дым изо рта пойдет, последние дни настанут! Адово пламя приблизить вздумали!
- Точно - табак! - воскликнул Данила.
- А ты почем знаешь?! - Тимофей обернулся к воспитаннику, яростно желая отчитать его за разврат и непотребство.
- Окстись, свет! Он же у нас шляхтич! - напомнил Семейка. - У них там, в Орше, поди, все паны трубки курят!
- Оттуда вся ересь и пошла! - Тимофей был грозен необычайно. - С Литвы, от литовских людишек!
- Да не галди ты, уши заложило! - одернул его Богдаш. - Что с этими делать будем?
- А к Башмакову! Сказывали, у него в приказе какого-то табачника недавно тайно выпороли. Вот пусть и разбирается!
- А нас что - за табаком посылали? - напомнил Богдаш. - Ну-ка, братцы, прямо говорите - где грамота?!
Мужики, которые так неудачно вывезли с Печатного двора незаконно хранимый там табак, все еще сидели на льду у опрокинутых саней, набычившись и вознамерившись отрицать свою причастность к мешку до самой дыбы. Новое обвинение их словно бы встряхнуло и возмутило.
- Какая еще грамота?! Знать не знаем никакой грамоты!
Богдаш соскочил с Полкана.
- Надоели вы мне, постылые!
Он поднял одного из мужиков за грудки и хорошенько встряхнул.
- Грамоту отдавай!
- Да знать не знаю! ..
Придержав одной рукой за ворот, другой Богдаш заехал горемыке в ухо и лишь тогда отпустил.
- Да что ты дерешься! .. - взвыл тот. - Сказано же - не было грамоты!
- Все зубы у меня выплюнешь, сволочь!
- Да Христом-Богом! ..
- Пошли, в санях поглядим, - не обращая внимания на Желвакову расправу, сказал Даниле Семейка. - За пазухи этим страдникам заглянем. Мешок растребушим. Где-то же она должна быть!
- Не найдем впотьмах, - возразил Данила. - Айда к нам на конюшни!
- Не выбросили бы по дороге... Как тот мешок...
Решили среди ночи Башмакова не будить, в Кремль не ломиться, а дознание провести в Больших конюшнях, что в Чертолье. Там, где стоят возники для государевых саней, каптан и колымаг. А дурьи головы из Земского приказа пусть хоть до утрени Печатный двор охраняют - делиться с ними своей удачей конюхи не собирались.
Когда печатных мужиков встряхнули хорошенько, то оказалось: табак они по распоряжению Арсения Грека тайно везли туда, откуда был взят, - в Замоскворечье, на Крымский двор. Там посольская свита не только табаком - и обувкой приторговывала, мягкими ичедыгами, в которых женки любили зимой по горницам ходить, и тафтой, и камкой, и конской упряжью, а в старые времена - прославленными крымскими луками.
Крымский двор был строением такого рода, которые чинили лишь тогда, когда в полную негодность придут, потому что посол крымского хана со свитой там жил не постоянно, а от случая к случаю. И это было для противозаконной торговли весьма удобно - стрельцы всех дырок в заборе знать не могли.
На Больших конюшнях нашлись и факелы, и место во дворе, где тщательно рассмотреть, чуть ли не по досточке перебрать сани. Самих мужиков тоже оглядели и ощупали внимательно. Ничего похожего на деревянную книжицу, как она была описана в столбцах Земского приказа, не сыскали.
Пока возились - и утро приблизилось. Решив угостить Башмакова табачищем на завтрак, конюхи вместе с добычей вернулись в Кремль и сдали ее с рук на руки и под расписку нужным людям. После чего вышли на еще пустую Ивановскую площадь и неторопливо побрели к своим конюшням.