– И кто тебя за язык тянул? – поинтересовалась Алиса.– Чем покушаться на святыни, лучше бы меня поимел – такое он еще стерпит.
– И тебе хорошо, верно?
– A тебе разве нет? – оскорбилась женщина.– Да ты и вправду блаженный! Хотя бы в этом Максик прав.
– Все забываю спросить: почему “Максик”? – поинтересовался Вадим.– Раньше ты так его не обзывала. Подразумевается старина Карл?
– Ну да: Марк – Маркс – Макс. Последнее время он стал таким идейным!
– И я о том же,– кивнул Вадим.– Должность обязывает, что ли?
– А может, он проникся? – возразила Алиса.– Ну, знаешь: общенародное благо, всегубернская семья, бескорыстная любовь к ближнему…
– Вот‑вот, чтобы самому этой любовью и попользоваться,– подхватил он,– на халявку‑то! Уж не об этих ли высоких идеалах ты вещаешь с экранов?
– Ты что, даже Вестей не смотришь? – удивилась дикторша.– Совсем‑совсем?
– Господи, на кой мне эта деза! А тебя мне приятней лицезреть в натуре: я же не Марк – умею ценить красоту.
– Ах, Вадичек, а как он за мной ухаживал! – Женщина мечтательно зажмурилась.– Это же песня! Хвостиком увивался, под ноги стлался, ручки на себя грозился наложить. Вот ты бы так смог?
– Грозить? – уточнил Вадим.– Наверняка – нет.
– А повеситься?
– Вряд ли. Жизнь не исчерпывается любовью, даже большой. Впрочем, Марк никогда не любил “разбрасываться” и добивал цели последовательно, одну за другой. Сейчас он так же самозабвенно увлечен карьерой.
– Точно,– вздохнула Алиса.– И на меня ему плевать. Может, это к лучшему? По крайней мере, не мешает мне жить.
– Что ему теперь до тебя? Пройденный этап.
– Ну уж!..
– С карьерой это же ты ему поспособствовала, разве нет? Вряд ли Марк так быстро встал бы на ноги, да еще после прошлых заблуждений.
– Ну подсуетилась, да,– нехотя признала женщина.– Пришлось кое с кем сойтись ближе из вершителей губернских судеб. Не чужой ведь.
– “Как не порадеть родному человечку?” – хмыкнул Вадим. Тем более, и самой перепадает немало.
– С чего ты сегодня такой сердитый а, honey? – укорила Алиса.– На всех кидаешься, аки голодный wolf.
– Одиночества хочу,– вздохнул Вадим.– Достали меня сегодня!
– Вот переселят в общинный дом, по дюжине братиков в комнату, чего станешь делать?
Да по двое на койку, добавил он мысленно. Да в два яруса. И с общим тивишником, наглухо подключенным к однопрограммному кабелю, словно иосифские матюгальники. И с расписанным поминутно режимом, нарушения которого приравниваются к святотатству – при общем одобрении, как всегда. Не‑ет, это будет последней каплей!
– Ну, так чего?
– В общине‑то? – Вадим засмеялся.– Перекусаю всех от братиков до отцов. Думаешь, теснота сближает людей?
– Разве нет?
– Людей сплачивает отстраненность. Это скотина сбивается в стадо: чем плотней, тем комфортней,– а нам требуется дистанция. Помнишь байку про влюбленных, привязанных лицом к лицу? – Вадим покачал головой: – Может, наши Управители не так и глупы? Лучший способ разделить людей, чтобы спокойно властвовать,– расселить их по коммуналкам.
– По общинам,– поправила Алиса.
– Того пуще! Лично для меня это станет последним днем в Крепости.
– И куда ж ты денешься?
– Не пропаду,– заверил он.– “В жизни всегда есть место”, и я эти места знаю.
– “В жизни всегда есть место”, и я эти места знаю. На свое счастье, люблю “разбрасываться” – в отличие от Марка. Потому, видно, его и раздражают такие как мы, что нас непросто загнать в угол: всегда отыщется запасная норка!..
– Попробуй только от меня сбежать! – пригрозила женщина.– Из‑под земли достану!
– Ты же первая от меня отречешься “прежде нежели трижды пропоет петух”… Засим бросаю вас,– добавил Вадим, поднимаясь.– Чао, Алисочка!
До чего ж удивительны взращенные социализмом люди! – размышлял он, спускаясь по лестнице. Ладно бы в прежние времена, когда ревнивый режим всеми силами сохранял у поднадзорных невинность,– но теперь, после распахнутых шлюзов, из которых на головы низвергнулось столько!.. Неужто в политике потеря невинности обратима? Конечно, Главы очень удачно вернули подданных к однопрограммности, оградив от внешних искусов,– но ведь те особенно не возбухали! Так, поворчали по кухням и опять дружно пораззявили рты: нате, кормите нас с ложечки, как раньше. Затем покусились на дорогое, принявшись урезать пайки, и вот тут конструкция закачалась. Но правители ловко вывернулись из‑под удара, поделив подданных на горожан и селян, старожилов и новоселов, спецов и трудяг,– и снова народ показал себя стадом. Вот где пошли разборки, кому и сколько положено крошек с барского стола! А когда, чуть позже, из всех выделили “золотую тысячу”, разве хоть кто‑нибудь возмутился? Уже поговаривают о введении титулования, от “благородия” до “сиятельства” и “светлости” включительно,– а чего, разве это намного смешней, чем обзывать всех “товарищами” или, как сейчас, “братьями” да “отцами”? Наши всеядные проглотят и такое, не поперхнутся. Непонятно только, для кого приберегаются “высочества” да “величества” – ведь без них перечень неполон?
3. Старина Тим
Вернувшись к себе, Вадим еще не успел запустить аппаратуру, как услышал в коридоре знакомые крадущиеся шаги, направляющиеся к его двери. В последнее время эти полуночные визиты сделались такой же традицией, как и его собственные посещения Алискиных хором. Как всегда, гость удостоил дверь вкрадчивым стуком, хотя лучше других знал, насколько тонок у Вадима слух. А тот, как обычно, не отказал себе в удовольствии подыграть конспиратору, с десяток секунд подержав его перед входом в сладком неведении, вынуждая опасливо озираться на каждый шорох: столь поздние хождения по уже темным коридорам, мягко говоря, не поощрялись. Затем неслышно открыл дверь и буднично, словно Верещагин из “Белого солнца”, пригласил:
– Заходи.
Погрозив ему кулаком, гость прошмыгнул в сумеречную комнату, опустился в любимое кресло и тут же поджал под себя ноги в теплых носках, словно турок. Подождав, пока Вадим запрет дверь, осведомился:
– “Ну, что у нас плохого?”
– “А у нас в квартире газ”,– ответил хозяин.– Был.
– Почему‑то обоим нравилось цитировать старые фильмы и книги, в том числе детские,– может, оттого, что знали друг друга аж с тех времен, задолго до Отделения. А многие ли еще помнят тогдашние подробности?
Звали гостя Тимофей Филимонович Славин, проще говоря – Тим, с Вадимом он приятельствовал с первого курса одного престижного московского ВТУЗа, а после распределения угодил с ним в один город, причем добровольно, областной центр как‑никак, не какое‑то захолустье. (Зацепиться за Москву тогда мало кому удавалось.) Потом их пути надолго разошлись, и за длинную жизнь у обоих накопилось всякое. Но связей друг с другом они не теряли, а в последние месяцы их странная дружба обрела второе дыхание – как будто после многих крушений Тиму потребовалась надежная гавань, где он смог бы заделать пробоины, не опасаясь получить новые.