«Лучше терпеть неудачи в своей дхарме, чем преуспевать в чужой!» В других русских городах - даже в буйном и своенравном Новгороде! - за несколько веков так никому и не пришла в голову мысль, что человек, рожденный не в «соколином гнезде» Рюрикова рода, может претендовать на звание князя. И напротив, человек княжеского происхождения был князем вне зависимости от каких бы то ни было «личных качеств» и заслуг, и даже при полном таковых отсутствии. В том же X веке Олег вынес из ладьи к узурпаторам Оскольду и Диру маленького Игоря: «Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода, а вот - сын Рюрика!» После смерти Игоря его маленький сын Святослав на поле брани едва может перекинуть копье (наверняка не огромное боевое копье, а легкий дротик-сулицу) через голову коня, на котором сидит, но воеводы кричат: «Князь уже начал! Дружина, за князем!»[ 23 ] Обе схватки кончились победой тех, кто привез с собою малыша княжьего рода, зато двумя веками позже киевское войско позорно бежало, бросив переправу половцам. «Не было с ними князя, а боярина не все слушают», поясняет летописец. А ведь у «боярина» и опыта, и заслуг, и прочих «личных качеств» было в любом случае не меньше, чем у трехлетнего Святослава! «Как велик зверь без головы, так и многи полки без князя», пишет в то же время Даниил Заточник. Заметьте, читатель, не «без хорошего князя», «опытного князя», «смелого князя» - просто «без князя»\ Важен род\ Важен, как наличие головы, без которой - глупой ли, умной ли - любой, самый большой «зверь» - просто мясо!
Как видим, в отношении коллективного главного героя русских летописей, княжеского рода, нет никаких двусмысленностей. Рюрикович может быть только князем. Князь может быть только Рюриковичем. «Личные качества» - вторичны[ 24 ]. Главное - происхождение. Что до неясностей с остальным обществом, то они, в основном, вызваны двумя обстоятельствами. Во-первых, русские книжники на низшие слои общества не обращали особенно много внимания. А во-вторых, чернецы-летописцы находились под очень большим влиянием образа «идеального общества», явленного для них во «Втором Риме», «богоспасаемой» Византии, этом отечестве «истинной Веры». А там, как я уже писал, никакой прочной связи между происхождением и положением в обществе, происхождением и занятиями не было. Вчерашний крестьянин, Юстиниан Великий или Василий I, становился императором. Император Никифор Фока собственноручно трудился на стройке - вот там это действительно было\ - а его брат торговал хлебом. В патриции - в настоящем, Языческом Риме титул родовой - стали назначать, в том числе и выходцев из печенежских степей, вроде Алакаса, заманившего в 969 году сородичей-печенегов в ловушку в Болгарии. Император Лев Философ, при котором Вещий Олег осаждал Царьград, писал, насмехаясь не то над античными идеалами родовитости, не то над варварами, что происхождением гордятся лишь не имевшие собственных заслуг. У него были основания это утверждать - сын простолюдина, шагнувшего к трону через труп убитого им собственноручно своего государя и благодетеля, точно не мог гордиться происхождением.
И как перед этим примером русская книжность XI-XIII веков должна была рассматривать родовые идеалы соотечественников? Безусловно, как дикость и постыдное варварство, о котором чем меньше говоришь, тем лучше - особенно если учесть, что у истока этих идеалов стояли «бесовские» Языческие верования. То есть там, где совсем нельзя было умолчать - как в случае с Рюриковичами - говорили, но не очень много. Про остальных и вовсе молчали. Иногда, правда, проговаривались - как увидим.
Однако там, где молчат книги, говорит фольклор, в частности, говорит богатырский эпос.
Вот очень известная былина о бое Ильи Муромца с чужеземцем-«нахва-льщиком» - иногда им оказывается сын Ильи Подсо-кольничек, иногда чудовищный великан Жидовин (память о враге-соседе Руси, иудейском Хазарском каганате). Обнаружив едущего мимо заставы чужака, богатыри задумываются - кого послать на перехват (и ведь даже мысли не возникает отправиться на одинокого нарушителя всей заставой, для пущей надежности… называйте средневековой дикостью или рыцарской честью, это уж на ваш вкус, читатель). Выдвигают то Алешу Поповича, то некоего Гришку Боярского, но главный богатырь безжалостно бракует кандидатуры. Оба не могут быть достойными представителями киевского богатырства в таком ответственном поединке:
Неладно, ребятушки, удумали,
Гришка роду боярского,
Боярские роды хвастливые,
На бою-драке призахвастается,
Погинет Гришка по-напрасному…
Алешенька роду поповского,
Поповские глаза завидущие…
Увидит Алеша на нахвальщике много злата, серебра, злату
Алеша позавидует, погинет Алеша по напрасному…
Очевидно, есть роды поповские и роды боярские. И поведение, и нрав человека главный герой былинного эпоса здесь напрямую выводит из происхождения, из рода! Более того, сама вежливость, у нас ставшая синонимом воспитанности, то есть качества по определению приобретенного, в былинах оказывается врожденным даром богатыря. С дипломатичным поручением следует направить Добрыню - у него
Вежество рожоное,
Рожоное вежество и ученое…
Отсутствие «вежества», таким образом, порождало неизбежные и вполне определенные подозрения: «Ты невежа, ты невежа, неотецкий сын!» или, соответственно, «неотецкая дочь».
И не только в этой былине дело обстоит так. Вот как раз представитель поповского роду Алеша освобождает от трех кочевников-«татар» девушку и выспрашивает ее:
Какого ты роду-племени?
Царского аль боярского?
Княженецкого аль купецкого?
Аль последнего роду - крестьянского?
Как видим, и здесь «род-племя» оказывается накрепко связан с занятием. Есть свидетельства о подобной связи и в письменных источниках. В житии Феодосия Печерского, когда будущий святой в городе Курске порывается вместе с рабами убирать хлеб на поле или молоть зерно, окружающие упрекают его: «позоришь себя и род свой». Отец Феодосия - княжеский служилый человек, дружинник, один из тех самых «курян, сведомых кметей», воспетых «Словом о полку Игоре-ве». В X веке Святослав Игоревич заявляет в ответ на полное угроз письмо византийского императора Иоанна Цимисхия: император скоро узнает, что имеет дело не с какими-то ремесленниками, добывающими в поте лица средства к пропитанию. «Мы - мужи крови, оружием побеждающие врага». О том, отчего русские родовитые воины так старательно сторонились участия в святом вроде бы деле - выращивании и приготовлении хлеба - мы еще, читатель, поговорим. Пока отметим другое. Снова и снова занятия ставятся в прямую связь с происхождением - «родом», «кровью».
А отчего Алеше Поповичу потребовалось расспрашивать спасенную девицу? Ответ в былине про Добрьшю и Змею[ 25 ]. Победив чудовище и освободив красавицу Забаву Путятишну, богатырь получает от спасенной предложение руки и сердца. Отвечает он на это так:
Ах ты молода
Забава дочь Потятична!
Ты есть нунчу рода княженецкого,
Я есть роду крестьянского,
Нас нельзя назвать же другом да любимыим.
В этом месте наши, поголовно пораженные, по удачному выражению Олега Носкова, «народобесием», исследователи намертво вцепились в «трудовое происхождение» богатыря. Между тем в большинстве былин Добрыня княжьего роду, потомственный воин, его отец «жил… шестьдесят годов, снес… шестьдесят боев, еще срывочных, урывочных - да счету нет». В этом месте былины внимания достойно совсем иное - оказывается, «роды», определяющие занятия человека, могут заключать браки только внутри себя, они, выражаясь научно, эндогамны.