Она не искала его плеча, она
рылась в собственных воспоминаниях. Она цеплялась за его рукав, как тонущий,
который надеется выплыть. Но она не нуждалась ни в его присутствии, ни в его
помощи, - ей нужен был образ того... Она смотрит...
И вот мало-помалу он становится ей чужим. Она не узнает этойморщинки,
этого взгляда. Она сжимает его пальцы, чтобы позвать; но он ничемнеможет
ей помочь. Он не тот друг, который живет в ее памяти. Иужеуставотего
присутствия, она отталкивает его, отворачивается...
Расстояние между ними непреодолимо.
Бернис бесшумно вышел, снова прошел через вестибюль. Он возвращалсяиз
дальнего странствия, из странствия смутного, о котором с трудом вспоминаешь.
Что уносил он с собой: страдание? Печаль? Он остановился. Вечер просачивался
втрюмкорабля,давшеготечь;лучзакатанабезделушкахпомерк.
Прислонившись лбом к окну, он заметил, какудлинилисьтенилип,какони
сомкнулись и залили тьмой газоны. В дальней деревне зажглись огни, несколько
огоньков: их можно было собрать в пригоршню. Исчезли расстояния: онмогбы
потрогать рукой дальние холмы. Голоса в доме умолкли: ее прибралинаночь.
Бернис не двигался. Ему приходили на память такие же вечера. Когда, заглянув
в лицо смерти, он снова с усилием возвращался в мирживых,какводолазв
тяжелом скафандре со дна океана. Разгладившееся лицо женщины гасло, ивдруг
становилось страшно будущего, страшно смерти.
Он вышел. Он обернулся: ему мучительно захотелось, чтобы егозаметили,
чтобы его окликнули; его сердце растаяло бы в печали и врадости.Нонет.
Его ничто не задерживало. Онбеспрепятственнопробиралсямеждудеревьями
парка. Перепрыгнул через ограду;путьбылтрудный.Всекончено,онне
вернется больше никогда.
V
И перед вылетом Бернис подвел итог всей истории:
- Видишь ли, я пытался увлечь Женевьеву в свой мир. Но все,чтояей
показывал, становилось бесцветным,серым.Перваяженочьбыладотого
непроницаемой, что мы так и не смогли ее преодолеть. Я вынужден былвернуть
ей ее дом, ее жизнь, душу. Один за другим все придорожныетополя.Помере
того как мы приближались к Парижу, стена между нами и миром становиласьвсе
тоньше. Словно я затянул ее на дно моря. А когда позднееяпыталсясней
встретиться, я мог к ней подойти, прикоснуться к ней: нас разделялоужене
пространство. Между нами стояло что-то большее. Я не знаю, как это передать:
нас разделяли тысячелетия. Человек так далек от жизни другого! Она судорожно
хваталасьзасвоибелоснежныепростыни,засвоелето,засвою
действительность. И я не смог ее увезти. Отпусти меня.
Куда жетыкинешьсятеперьнапоискисвоегосокровища,искатель
жемчужин, - ты умеешь дотронуться до них на дне океана и не знаешь,каких
поднять на поверхность. Я, словно свинцовойгирейпритянутыйкземле,я
ничего не смог бы открыть в этой пустыне, покоторойбреду.Адлятебя,
волшебника, она лишь песчаный покров, лишь видимость.
..
- Жак, тебе пора.
VI
А теперь, застыв, он грезит. С такой высоты земля кажетсянеподвижной.
Желтый песок Сахары бесконечным тротуаром врезается в синийокеан.Бернис,
опытный мастер,точнымдвижениемподтягиваетвыступающийвправоберег,
пересекает этот мыс и выравнивает курс поосимотора.Прикаждомсдвиге
Африки он слегка накреняет самолет. До Дакара еще две тысячи километров.
Переднимрасстилаетсяослепительнаябелизнанепокореннойстраны.
Иногда всплывает голая скала. То тут,тотам,навеянныеветром,ровными
рядамитянутсядюны.Самолет,какрудавпустойпороде,замкнутв
неподвижном воздухе. Ни килевой, ни бортовой болтанки,никакихсмещенийв
ландшафте. Зажатый ветром, самолет виситнеподвижно.Порт-Этьен-первый
аэродром - вписан не в пространство, а во время, и Бернис смотритначасы.
Еще шесть часов неподвижности и безмолвия; потом он выйдет из самолета,как
из кокона. И мир покажется ему новым.
Бернис смотрит на часы, которые творят это чудо. Потомнанеподвижный
счетчик оборотов. Если стрелка сорвется с местаипобежитпоциферблату,
если авария сбросит человеканапески,времяипространствоприобретут
совсем новый смысл, который сейчас ему даже недоступен. Сейчас он движется в
четвертом измерении.
И все-таки ему ведомо этообмирание.Оноведомонамвсем.Столько
образовпроносилосьпереднашимиглазами,номыбыливплену
одного-единственного, воплощавшего истинную тяжесть этих дюн, этогосолнца,
этого безмолвия. На нас низвергался целый мир. А мы были такслабы,чтос
наступлением ночи могли разве что обратить в бегство газель; наш крик не был
бы услышан и за триста метров и не достиг бы человеческого слуха.Всемнам
однажды довелось упасть на эту неведомую планету.
И на этой планете время оказывалось несоизмеримо с ритмом нашейжизни.
В Касабланке мы измеряли время часами любовных свиданий - там часзачасом
менялось наше сердце; в самолете мычерезкаждыеполчасаменяликлимат:
меняли тело. А здесь мы вели счет на недели.
Товарищи спасали нас с этой планеты. Если у наснехваталосил,они
втискивали нас в кабину;благодаряжелезнойхваткетоварищей,мыснова
возвращались в их мир.
Ивотвнеустойчивомравновесии,надбездной,таящейстолько
неведомого, Бернису становится ясно, как малоонзнаетсамогосебя.Что
пробудит в нем жажда, беспомощность, жестокостьмавров?Чтоониспытает,
когда аэродром Порт-Этьена окажется отброшенным на расстояние месяца?
"Мне ни к чему мужество", - думает он.
Все-абстракция.Отважившисьнамертвыепетли,молодойлетчик
опрокидывает себе на голову, - как бы онинибылиблизки,-нетвердые
предметы, из которых малейший мог бы егораздавить:нанегонизвергаются
расплывающиеся, как во сне, стены и деревья.