- Мы обсудим эту историю на педсовете. А теперь попроси у Марии Федоровны извинения. Что же ты молчишь?
Санди размышлял: просить или не просить? Он не чувствовал себя виноватым. Но, наверное, лучше попросить. Может, на этом все и кончится.
Санди повернулся к преподавательнице биологии, смотрящей на него злыми глазами.
- Мария Федоровна, я прошу извинения! - сказал он вежливо и холодно.
Мария Федоровна от возмущения даже вскочила со стула.
- Дружников ничего не понял и ни в чем не раскаялся!- вскрикнула она пронзительно.
- Дружников! - опять вмешалась Вьюгина. - Скажи: "Я поступил нехорошо и никогда больше этого не сделаю".
Математик сделал резкое движение и, захлопнув форточку, уставился на директора. Однако сам ничего не сказал.
Подошел и сел на диван, ожидая, что скажет ученик Дружников.
- Для Марии Федоровны я, конечно, сделал плохо, но для лягушки хорошо, - философски признал Санди.
Молоденькая преподавательница . английского языка неожиданно для самой себя хихикнула. Санди покраснел.
- Мама мне сказала, еще когда я был маленький, что, если я позволю, чтоб при мне мучили животное, она не будет меня уважать. Как же быть?
- Ладно, Санди, иди...- утомленно сказал директор.- Вы еще малы для таких опытов.
В коридоре Санди окружили разволновавшиеся ребята.
- Это ты из-за меня сделал... - виновато сказал Ермак.
- Почему это из-за тебя? Для нас всех! - возразила староста. - Молодец, Санди! Я еще поговорю с папой дома. - Судя по Лялькиному тону, разговор этот не сулил директору ничего хорошего.
Больше Мария Федоровна не приносила на урок разрезанных лягушек.
Лялька Рождественская рассказала по секрету, что Мария Федоровна ходила в гороно жаловаться на директора, что гороно встало на ее сторону, но Петр Константинович не послушал гороно. Он был старый, заслуженный учитель и мог себе это позволить. Все же ему пришлось бороться, и он даже писал письмо в "Литературную газету", которое было напечатано. На этом пока все кончилось.
Санди торжествовал. Это была первая его битва, первая победа. Он даже подумал, что каждая борьба кончается победой, если, конечно, это борьба за справедливость, по правому делу. Ребята и девчонки смотрели на него как на героя, и главное - Ермак. Завоевание друга подвинулось вперед. Потому что все, чего бы Санди ни делал за эти годы, в конечном счете делалось для Ермака. Санди и сам не знал, почему он так любил своего друга. Он радовался вместе с ним и огорчался вместе с ним. Если было больно Ермаку, было больно и Санди.
Теперь мальчики часто ходили друг к другу. Вместе готовили уроки, играли в футбол, бродили по городу и у берега моря. Вместе часто навещали Ату.
В декабре Ату положили в больницу.
ОСТРОВ МОРЛОУ
Все выше созвездие Южного Креста. Уже иное небо.
Еще на достигли Сороковых ревущих, как начались штормы. Волны не походили на волны - это были огромные водяные горы и глубокие пропасти между ними. "Дельфин" швыряло с горы на гору, затягивало в пропасти (крен на сорок пять градусов); казалось, что еще миг - и судно перевернется вверх килем, мачты почти касались воды. Но каждый раз "Дельфин" находил в себе силы подняться. Славно мы его построили! Никогда я столько не думал о своем заводе и так не любил его, как в эти дни, когда построенное нами судно так мужественно и величаво боролось с океаном.
И все же были мгновения, когда я, признаться, ждал кораблекрушения. Бывалые моряки и то смутились. Штурман Фома Иванович сказал, заглянув на минутку в кают-компанию: "Такой шторм, что хоть и самому Каспию впору". До этого он был совершенно убежден, что никакому океану не тягаться с Каспием, когда тот не в духе.
Мощные удары все чаще сотрясали "Дельфин".
Тяжелые водяные горы заливали штурманскую рубку, расшатывали и ломали борта. Вахтенного у штурвала беспрерывно обливало водой. Ученые бездействовали. Ни о каких "станциях" не могло быть и речи. Даже писать не было никакой возможности. Наглухо задраили иллюминаторы. У многих началась морская болезнь. Я, по счастью, не подвержен. Мальшет тоже. (Вот Ермак бы теперь страдал, будь он здесь!) Филипп Михайлович надел дождевик, рыбацкую клеенчатую шляпу и весь день сидит на верхней палубе и смотрит в океан, нисколько не боясь, что его снесет. Дедушка тоже молодец, даром что стар, лазает по всему кораблю, ищет беспорядок и мешает спать то одним, то другим.
...Ночью разбило шлюпку и продуктовые ящики на ботдеке. К утру -сам "Дельфин" получил кое-какие пробоины. Капитан решил спрятаться от шторма за каменистым островком Морлоу, лежавшим почти по курсу, а если там найдется что-то вроде гавани, то и починиться. Действительно, как только мы зашли за его прикрытие, сразу же прекратилась качка, стих ветер, хотя по обе стороны острова по-прежнему ревел ураган и океан катил свои гороподобные волны.
Пока "Дельфин" зализывал свои раны, кое-кто из ученых, кого не совсем обессилила качка, решил осмотреть остров. Для нас спустили на воду моторный катер, и восемь человек отправились обследовать остров.
Суровым и мрачным показался мне этот остров, потерявшийся в океане. Мрачностью веяло от его высоких и обрывистых берегов, лишь кое-где прорывавшихся небольшими распадками, по которым сбегали с уступа на уступ в пене и брызгах холодные ручьи. Остров Морлоу вулканического происхождения. В центре его вздымался исчерна-красный конус из остывшей лавы и пепла. Потухший кратер наполнен водой; глубину его никто из жителей, как потом оказалось, не знал. Застывшие потоки сорной лавы спускались к самому океану. Вулкан был давно мертв, но вокруг жадно пробивалась жизнь: кустарники и травы, папоротник, низкорослые, уродливо изогнутые деревья, согнутые от постоянных ветров. И бесконечные крики птиц, заглушающие даже рев океана. Мы проехали мимо пестрого птичьего базара - оттуда несло смрадом. Над самым кратером парили огромные злые альбатросы. Из-за бурунов - признак опасных подводных камней - мы сначала никак не могли пристать. Но внезапно за крутым поворотом открылась нам глубокая бухта с пологим песчаным берегом. В бухте качались рыбачьи баркасы, а на каменном причале толпились колонисты, с нетерпением ожидавшие нас. Должно быть, уже видели наш "Дельфин".
Несколько колонистов бросились в воду и помогли нам пристать и укрепиться. Рады они нам были отчаянно: видно, редко к ним заглядывали корабли. Загорелые, обветренные лица светились радушием. Со всех сторон сбегались улыбающиеся женщины и дети. Нас окружили плотным кольцом. В большинстве это были рыбаки и крестьяне, но среди них было несколько несомненно интеллигентных людей. Один из них сразу подошел к нам и, пожав всем руки, отрекомендовался магистром острова Морлоу. Он выглядел типичным англичанином, как мы их себе представляем, - сухопарый, высокий, несколько чопорный. Но он был очень гостеприимен. Сначала пригласил нас к себе пообедать, затем осведомился, какой мы нации. Оказалось, что и другие тоже хотят пригласить нас обедать. Гостей расхватали чуть не по жребию - так всем хотелось побеседовать со свежим человеком. Не знаю, как они "беседовали" с теми, кто не знал по-английски" но захватившие их к себе на обед сияли, как в большой праздник.
Невысокий, кроткого вида человек, в черном костюме и черней шляпе - я его сначала принял за капеллана, - оказался врачом. Он волновался больше всех и что-то горячо всем доказывал. Благодаря бабушки я свободно разговариваю и читаю по-английски и то не сразу понял, почему она так нервничает.