Кроме того, Тьермес, очевидно, имеет сродство с божеством вогулов и остяков – Торим и Турем, с Тура сиуваков, Тангра якутов, Тангери бурятов и Тенгере татар. По всей вероятности, оно распространялось на юг и в восточном направлении, предполагая связь, таким образом, с китайским Тянь и Та-мои некоторых американских индейцев.
Рис. 46. Две резные фигуры, вероятно идолы. Фигура слева, вырезанная из древесины, была обнаружена на территории СССР и имеет остякское происхождение. В настоящее время она находится в Национальном музее антропологии во Флоренции. Справа фигура, вырезанная из янтаря, доисторическая. Она была обнаружена в озере Куриш-Гафф, в области Юод-кранте, Литва
Глава 10
ОБИТЕЛЬ УМЕРШИХ
Церкви в Лапландии малочисленны и рассеяны по огромной территории. Тем не менее, в течение многих лет, когда это было возможно, лапландцы отвозили своих умерших на погост и, несмотря на длительную поездку, звали священника, чтобы он помолился за душу умершего.
Зимой, или в ходе весенних миграций на новые пастбища, или далеко в горах, когда церковь и священник находились вне досягаемости, лапландцы разбирали палатку умершего, оставляя жерди на месте, и посередине разжигали костер, чтобы дым поднимался высоко над тундрой. Когда костер догорал, жерди снимали и привязывали их ко вьючным седлам северных оленей. Затем закапывали умершего в еще не остывший пепел. Иногда, если древесину можно было легко найти в этом районе (хотя на этой широте это редкость!), они оставляли жерди для палатки в земле. Поэтому могло случиться, что путешественник в горах натыкался на признаки старого костра, окруженного четырьмя деревянными жердями. Можно было обнаружить и камень, под которым лежал лапландец, ушедший из жизни, чтобы соединиться со своими предками.
Эта практика отказа от обиталища человека вскоре после его смерти имеет особенно глубокие корни в российской Лапландии. За нею лежит глубокий и древний страх: умерших обычно винили в серьезных бедствиях, постигавших живых. В таких случаях советовались с шаманом. С помощью своего магического барабана он мог сообщить, который из духов умерших был виновен в какой-нибудь внезапной эпидемии или порождении какого-нибудь тяжелого семейного несчастья.
По-видимому, лапландская мать часто очень быстро оправлялась от потери сына. Будучи любящей его при жизни и предавшись отчаянию у его смертного одра, она испытывала страх от убеждения в том, что мертвые приносят несчастья живущим. Именно этот страх превосходил самое безутешное горе.
В некоторых частях Лапландии тело умершего поднимали на дерево – эта традиция до сих пор в обычаях у некоторых сибирских народов, например у якутов. Перед фактическим погребением, которое, таким образом, является второй частью погребального обряда, тело должно быть какое-то время подвергнуто воздействию природных стихий.
В давние времена лапландцы практиковали обряд, когда один из их числа присоединялся к тем духам, чей мир находился за пределами могилы, – этот мир лапландцы знали как царство йабми-аимо. Однако кажется несомненным, что они часто отказывались от умерших там, где те погибали, так же как самоеды нашего времени оставляют своих умерших в укрытой снегом тундре или, если те умерли в короткий летний сезон, волкам, комарам и москитам. Расставание с умершими таким образом – распространенный обычай почти у всех арктических народов. Мы знаем также о североамериканских племенах, которые оставляют своих собратьев, когда те всего лишь смертельно устали или ранены, чтобы они стали добычей шакалов и волков, которые бродят по великим равнинам, и огромным птицам – падальщикам. То же самое можно наблюдать у эскимосов и множества северо-восточных азиатских народов.
Есть стремление объяснить такое поведение народов по отношению к умершим или раненым следующим образом. Жадные волки Арктики наводили ужас на души живых: запах крови привлекал их на огромных расстояниях, по-видимому, они могли чуять чью-то смерть. В таком случае кажущийся жестоким отказ от умирающих может означать не что иное, как защитную меру, никак не отражающую подлинных чувств понесших тяжелую утрату. В любом случае этот обычай не был характерен для большинства лапландцев.
Племя самоедов, как мы узнаем из древних хроник, некогда имело обычай отправлять всех умерших на остров Вайгач, где находилось настоящее кладбище. Они клали тело умершего в деревянный гроб, вырывали мелкую канаву, сверху добавляли земли или снега, а затем приносили в жертву северного оленя, череп которого устанавливали на колу. Постепенно остров превратился в сверхъестественный лес, образованный длинными, извилистыми рогами, возвышающимися над белыми и бесплотными черепами.
Рис. 47. Рисунок на барабане, на котором изображен северный олень, отвозящий умершего в йабми-аимо – «мир за пределами могилы».
У некоторых более северных лапландских кланов был обычай хоронить своих умерших на островках в озере, глубоко зарывая их в землю. Другие по замерзшему озеру отвозили умерших на санях на островок, покрытый снегом. Там они оставляли и тело, и «гроб» (сани, на которых оно перевозилось), не закапывая мертвого в землю. Для похорон специально выбирали северного оленя, который должен был быть послушным, с быстрыми и крепкими ногами. Его рога обматывали белой тканью, служившей в качестве похоронных украшений. Никто не смел останавливать кортеж или препятствовать его прохождению к священному островку, где предки, саиво-олмак, то есть «счастливые люди», проводили ночь, решая судьбу этого последнего прибывшего к ним. Подобные похороны свидетельствовали о том, что здесь снова был тот древний страх перед умершими: оставленный на небольшом участке земли, окруженной водой, умерший был не в силах воссоединиться с живыми в их палатках. Если это была зима, то он еще больше был отрезан от них, ибо, если северного оленя выпрягали из похоронных саней, умершие никогда не могли проделать свой путь через замерзшее озеро к его берегам. Поэтому их родственники могли пребывать в мире: никакое внезапное зло не могло прийти к ним с той стороны.
Народ тундры изобрел множество способов обрыва всех связей со своими умершими. Один из них – обряд в огненном кольце: присутствующие на похоронах, уходя, пересекают его, чтобы дух мертвых не мог их сопровождать. У некоторых других арктических народов этот страх перед умершими принимал еще более преувеличенные формы. В некоторых частях Северо-Восточной Азии существовало строгое табу на оказание помощи любому, кто упал в воду; более того, если тот сможет снова выбраться из воды своими силами, с ним никто не будет разговаривать. С ним обращаются так, как если бы он был мертв. Не считается ли у этих народов смерть своего рода инфекционной болезнью? Почему же тогда человека хоронят прежде, чем он испустил свой последний вздох?
У лапландцев есть множество общих черт в обычаях с их арктическими соседями, но они никогда не прибегают к крайностям такого рода. Лапландец, которого постигла какая-то неудача, всегда может полагаться на руку помощи от своего ближнего, каким бы тяжелым ни было его несчастье, насколько бы его жизнь ни была в опасности.
Некоторые лапландские группы, например сколты, которые живут на пограничной полосе между Финляндией и Россией, почти обожествляют своих умерших, не испытывая перед ними никакого страха. Когда они видят северное полярное сияние, они убеждены, что наблюдают Танец Умерших: духи умерших, покинув свои могилы, улетают в Арктику и там, собираясь в наивысшей точке неба, сплетаются в танце. Это верование имеет разные варианты: некоторые норвежские лапландцы утверждают, что полярное сияние – это морской мираж.
В августе 1945 г. в Тьялмеяуре, в районе Свайпа, Манкер сфотографировал камень странного вида, 2 футов 4 дюймов в высоту. Местная лапландская традиция утверждает, что он символизирует Тьялто-керке. Пятьдесят три года назад идол был удален оттуда и теперь вновь появился на предназначенном ему месте, которое знаменовало собой место древней лагерной стоянки.
Лапландцы никогда полностью не отказывались от представления, что камень, даже маленький, способен к проявлениям, которые могут показать его в ужасающем свете. Скала или камень не нуждаются ни в каких исключительных размерах, чтобы обладать силой, внушавшей лапландцам благоговейный страх. По их утверждению, были камни, которые перемещались древними ледниками не вниз, а вверх или загадочно передвигались с места на место; были метеориты, упавшие с неба, – бесспорный признак какой-то силы, не принадлежащей нашему миру. При случае этим камням в жертву приносился самый лучший олень в стаде, и, когда кровь животного стекала по камню, лапландцы опускались на колени и пылко призывали духов своих предков. Живые жертвовали лучшим своим оленем в надежде на то, что умилостивленные боги избавят их от опасностей, которые таил в себе мир духов.
Длительная, трудная борьба со стихией развила у лапландцев особенно острую чувствительность. До нашего времени сохраняется представление о том, что некоторые камни являются «священными». В основе этого представления, как и многих других, лежит чрезмерное желание мира – мира для себя и для умерших. Погост предложил им этот мир, но только принятие христианства позволило им пребывать в спокойствии в древних сосновых лесах. Так что после долгого блуждания по долинам и болотам, после длительной борьбы за выживание лапландцы получают место своего последнего успокоения в тени небольших церквей, рассеянных по обширным пустыням их дикой земли.
Глава 11
КУЛЬТ МЕДВЕДЯ
Охота на медведя в Лапландии представляла собой особый ритуал, который вызывал величайший интерес у исследователей этого народа. Самые ранние миссионеры, с 1500-го по 1600 г. добираясь до безграничных северных лесов, застали этот ритуал в полном виде, и во многих районах, несмотря на полный переход от старых языческих верований к христианству, он сохраняется и поныне.
Лапландцы полагают, что медведь – это царь зверей. Возможно, это обусловлено тем, что медведь может стоять на задних лапах и напоминать стоящего человека. Объяснение может лежать также в вековой традиционной вере, согласно которой медведь является предком народа. Лапландцы утверждают, что это животное обладает разумом одного человека и силой девяти человек. Как же иначе могли шаманы, одетые в его шкуру, посещать любое из пяти небес, населенных богами, во что верили некоторые кочевые кланы.
Во всяком случае, согласно преданию, на медведя может напасть любое количество людей, и он не отступит, если среди охотников не окажется двух братьев. Тогда он убегает, ибо обладает какой-то странной способностью чуять двух человек одной и той же крови, и поскольку один брат относится к жизни другого брата как к своей собственной, то опасность для преследуемого животного удваивается, так как ни один человек доброй воли не бросит брата в опасности.
Столь же высоким разумом наделяли медведя самоеды, айны и другие сибирские и североамериканские народы. Кроме того, считалось, что медведь вступает в мистические отношения с племенем. Иногда он рассматривался как оракул, который мог открыть семье, будет ли будущий ребенок мальчиком или девочкой. Лапландским женщинам запрещали охотиться на медведя, но они, как считалось, были рады встретиться с ним! Беременные женщины останавливались при встрече с ним в надежде на то, что медведь взглянет на них. Если он рычал, это означало, что женщина носила в себе сына, если «улыбался» – то дочь. Однако в Лапландии, особенно зимой, мужчины и женщины были одеты столь похожим образом, что едва ли можно было ожидать, что медведь распознает пол приближающейся к нему фигуры, не говоря уже о поле будущего ребенка. Женщины помогали ему определить свой пол, одергивая свои юбки.