И грубый Семенов сразу сник, проговорил согласно:
- Уже запомнил, Настя, записал на скрижалях...
- Не было такого разговора! - страстно вскричала душа Алексея Ивановича. - Опять сочиняешь, черт, хотя и правдоподобно!
- Ну, положим, был, - лениво ответствовал черт, - и, не исключено, слыхал ты его, когда с гулянья вернулся. Слыхал и из башки выкинул... Не в том дело. Давай, старик, решайся: куда тебя перебросить, пока я канал не отключил?
Взволнованная и трепетная душа Алексея Ивановича присела отдохнуть на краешек солнечной батареи станции "Салют". Внизу - или наверху? - плыла родная планета, виднелись до боли знакомые очертания Европы, на которую набежал очередной мощный циклон с Атлантики, пролил обильные дожди на подмосковные поселки, дачу Алексея Ивановича тоже не обошел...
- Верни меня обратно, черт, - тихо попросила душа.
Неуютно ей было сидеть на батарее, одиноко, пусто.
- Так я и знал, - мерзко хихикая, молвил черт. - Только зря энергию на тебя истратил. И это при всемирном энергетическом кризисе! Ладно, граждане, музей закрывается, экскурсантов просят не толкаться в гардеробе. Спасибо за внимание.
Алексей Иванович очутился на собственной тахтичке, на шотландском красивом пледике, разверз зеницы и уставил их на электронный хронометр. Все, как обещано: шестнадцать часов тридцать три минуты, пятница, июнь, тютелька в тютельку. Вот они - волшебные парадоксы странствий во времени! Что о них знают дураки-фантасты!..
Черт сидел на прежнем месте, под лампой, равнодушно взирал на Алексея Ивановича.
- Ты никуда не исчезал? - изумился Алексей Иванович.
- Еще чего! - невежливо ответил черт. - Мне и здесь неплохо.
- А как... - приступил было к вопросу Алексей Иванович, но черт все без слов понял, перебил:
- Тебе не понять: Нуль-транспортировка, прокол субпространства, квазиконцентрация суперэнергии... Привет, мне пора, иду со двора, кто еще не спрятался - я не виноват, - дурачился, хвостом бил, считалку какую-то приплел не по делу.
- Но поговорить, поговорить!
- Вечером. После погоды. А сейчас, старик, тебе надо отдохнуть, прийти в себя, обдумать увиденное. Да и Настасья скоро явится.
- Она в Москву уехала.
- Размечтался! Передумала она. Увидела у магазина какую-то мадам, тормознула и поехала к ней кофий глушить. Через часок будет, помяни мое слово... Ну, до побачения, - сказал почему-то по-украински и исчез.
А Алексей Иванович и вправду заснул. Разбудила его Настасья Петровна, и было это ровно через час, черт не ошибся. Ворвалась в кабинет, пощекотала за ухом, как котяру какого.
- Вставай, соня, царство небесное проспишь.
Знала бы она, в каких таких царствах небесных странствовал ее муж, вернее, душа мужа!
- Ты же в Москве, я слышал.
- Представляешь, не доехала. У магазина стояла Анна Андреевна, помахала мне, и мы к ней завернули. Вроде бы на минутку, у нее "Бурда" новая, а получилось на час... Спускайся вниз, Таня чай собрала.
Алексей Иванович еле поднялся с тахты: чувствовал себя усталым и побитым, будто и впрямь отмахал расстояние от Земли до Тау Кита. Давило затылок. Отыскал в тумбочке коробку стугерона, проглотил сразу две таблетки. Зашаркал по лестнице, держась за перила. Перила предательски пошатывались, и Алексей Иванович мимоходом подумал, что надо бы позвать столяра, пусть укрепит. А то и свалиться недолго.
Скорая на руку Таня кремовый торт сварганила, и от обеденного пирога половина осталась.
- Что-то чувствую себя хреновато, - пожаловался Алексей Иванович, тяжко усаживаясь на стул. - Давление, что ли?
- Циклон с Атлантики, - объяснила Настасья Петровна.
- Видел, - проговорился Алексей Петрович, потому что, как мы знаем, действительно видел циклон, но Настасья Петровна оговорку во внимание не приняла, спросила:
- Померить давление?
- Потом. Я таблетки принял.
Странно, конечно, но Настасья Петровна нарушила ритуал, села за стол рядом с мужем. Однако, с другой стороны, чай - не обед, зачем по пустякам политесы разводить?
- Мне тортику можно? - тихонько поинтересовался Алексей Иванович.
- Съешь кусочек, - Настасья нынче была - сама доброта. - Кстати, я Давиду позвонила: они переозвучат, нет проблем.
- Зачем, Настасьюшка? Я же тебя просил... Какая разница: эпохальный, гениальный, видный, заметный? Я от этого лучше не стану, хуже тоже. Помнишь, в песне: стремиться к великой цели, а слава тебя найдет?
Настасья Петровна отколупнула серебряной ложечкой кремовую розочку, подозрительно осмотрела ее и отправила в рот. Алексей Иванович, в свою очередь, осматривал интеллигентно жующую Настасью, интеллигентно пьющую жасминовый чай из фарфоровой китайской чашечки, осматривал жену пристрастно и сравнивал с той, что явилась к нему час назад, а точнее, сорок лет назад, и, если верить поэту, как с полки жизнь его достала и пыль обдула. Постарела - факт, пополнела, отяжелела, косу давным-давно сбросила, поседела, но не красилась, не скрывала седину. И лицо стало _грузным_, только глаза навеки сохранили свою озерную глубину, молодыми были глаза, не властно над ними время. Когда-то - деревенская девушка, барышня-крестьянка, теперь - светская дама, попробуй подступись!..
Она аккуратно поставила чашку на блюдце.
- Слава, Алешенька, дама гордая, независимая, сама по клиентам не ходит. Ее завоевать нужно, любовь ее, а завоевав, держать изо всех сил.
- У меня нет сил, - сообщил Алексей Иванович.
- У тебя нет, - согласилась Настасья Петровна. - Зато у меня пока есть.
Алексей Иванович торт докушал, губы салфеткой утер и спросил - скромник из скромников:
- Настасьюшка, а ты у меня дама гордая?
- Что ты имеешь в виду? - зная мужа, Настасья заподозрила некий подвох.
- Ты ко мне сама пришла, я тебя не завоевывал.
- Не говори глупостей, - вроде бы рассердилась Настасья Петровна, но Алексей-то Иванович за сорок лет жену - назубок и сейчас понял: реплика _проходная_, своего рода кошачий удар левой в перчатки, если пользоваться боксерскими аналогиями, своего рода отвлекающий маневр с хитрой целью вызвать атаку, заставить противника раскрыться. А чего ж не раскрыться?..
- Хочешь, напомню твои первые слова, когда вы с Давидом пришли?
- Напомни.
То ли еще один тычок левой, то ли и впрямь забыла...
- Давка сказал: "Полюби его, Настюха, не ошибешься". А ты ответила: "Попробую".
- Ну и что? Попробовала и полюбила. Не ошиблась.
- Настасьюшка, я тебя никогда ни о чем не спрашивал. Сегодня впервые. Скажи честно: как вы тогда с Давидом договорились?
Настасья Петровна с шумом отодвинула стул и поднялась - этакой разгневанной Фелицей.
- Я тебя не понимаю, Алексей. И разговор мне неприятен, продолжать его не желаю.
Алексей Иванович смотрел на жену снизу вверх и благостно улыбался.
- Не желаешь - не надо. Извини, родная... Только замечу: свою славу я еще до войны зацепил. Сам. И представь - удерживал.
Настасья, которая Алексея Ивановича тоже вдоль и поперек изучила, услыхала в его тихом воркованье нечто опасное, нечто, быть может, грозное, пахнущее бунтом на корабле, что заставило ее мгновенно сменить роль, перестроиться на ходу, выдать примиряющее:
- Сам, конечно, кто спорит?.. - и с легкой горечью: - Просто я думала, что была тебе помощницей, а выходит... - в душевном расстройстве махнула рукой, безнадежно так махнула, пошла из гостиной.
И Алексей Иванович всполошился, вскочил, догнал жену - она ему позволила себя догнать! - схватил за руку.
- Ну, не сердись, Настасьюшка, осел я старый... Сон мне приснился пакостный, ерунда всякая - "из раньше".