Присовершенииэтогоподвигамалыш
поскользнулся, бутылка выпала у него из рук и разбилась,лимонадразлился,
пострадали панталоны, и он предстал перед своим властелином,весьдрожав
предвидении заслуженной расплаты, хотя и ни в чем не повинный.
- Как посмели вы, сэр, разбить ее? -кричалКаф.-Ахты,мерзкий
воришка! Вылакал весь лимонад, а теперь врешь, чторазбилбутылку.Ну-ка,
протяни руку!
Палка тяжело опустилась на руку ребенка. Раздался крик.Доббипподнял
голову. Фея Перибану исчезла в глубинепещерывместеспринцемАхметом;
птица Рох подхватила Синдбада Морехода и унесла из Долины Алмазовдалеков
облака, и перед честным Уильямом снова были будни: здоровенныймалыйлупил
мальчугана ни за что ни про что.
- Давай другуюруку,-рычалКафнасвоегомаленькогошкольного
товарища, у которого все лицо перекосилось от боли.
Доббин встрепенулся, все мышцы его напряглись под узким старым платьем.
- Получай, чертенок! - закричал мистер Каф, и палка опять опустилась на
детскую руку. Не ужасайтесь, дорогие леди, каждыйшкольникпроходитчерез
это. По всей вероятности, ваши дети тоже будут колотить других илиполучать
от них трепку. Еще удар - но тут вмешался Доббин.
Не могу сказать, что нанегонашло.Мучительствовшколахтакже
узаконено, как икнутвРоссии.Пожалуй,даженепо-джентльменски(в
известномсмысле)препятствоватьэтому.Бытьможет,безрассуднаядуша
Доббина возмутилась против такого проявления тиранства,аможетбыть,он
поддался сладостномучувствуместиижаждалпомеритьсясиламисэтим
непревзойденным драчуном и тираном,которыйзавладелздесьвсейславой,
гордостьюивеличием,развевающимисязнаменами,барабаннымбоеми
приветственными кликами солдат. Каковы бы ни были его побуждения, нотолько
он вскочил на ноги и крикнул:
- Довольно, Каф, перестань мучить ребенка... или я тебе...
- Или ты что? - спросил Каф, изумленныйтакимвмешательством,-Ну,
подставляй руку, гаденыш!
- Я тебя так вздую, что ты своих не узнаешь! - отвечал Доббин на первую
часть фразы Кафа, и маленький Осборн, захлебываясь от слез, судивлениеми
недоверием воззрился на чудесного рыцаря, внезапно явившегося на его защиту.
Да и Каф был поражен не меньше.Вообразитесебенашегоблаженнойпамяти
монарха Георга III, когда он услышал вестьовосстаниисевероамериканских
колоний; представьте себе наглогоГолиафа,когдавышелвпередмаленький
Давид и вызвал его на поединок, -ивамстанутпонятнычувствамистера
Реджинальда Кафа, когда такое единоборство было ему предложено.
- После уроков, - ответствовал он, носпервавнушительнопомолчали
смерил противника взглядом,казалось,говорившим:"Пишизавещаньеине
забудь сообщить друзьям свою последнюю волю!"
- Идет! - сказал Доббин.
- А ты, Осборн, будешь моим секундантом.
- Как хочешь, - отвечал маленькийОсборн:егопапенька,видители,
разъезжал в собственном экипаже,ипотомуоннесколькостыдилсясвоего
заступника.
И в самом деле, когда настал час поединка,он,чутьлинестыдясь,
сказал: "Валяй, Слива!" - и никто изприсутствовавшихмальчиковнеиздал
этого поощрительного возгласа в течение первых двухилитрехраундовсей
знаменитойсхватки.ВначалееевеликийзнатоксвоегоделаКаф,с
презрительной улыбкой на лице, изящный и веселый, словноонбылнабалу,
осыпал своего противника ударами и трижды подрядсбилсногзлополучного
поборника правды. При каждом егопадениираздавалисьрадостныекрики,и
всякий добивался чести предложить победителю для отдыха свое колено.
"Ну и вздует же меня Каф, когда все это кончится", - думал юный Осборн,
помогая своему защитнику встать на ноги.
- Лучше сдавайся, - шепнул он Доббину, - велика бедалупцовка!Тыже
знаешь, Слива, я уже привык!
Но Слива, дрожавсемтелом,сраздувающимисяотяростиноздрями,
оттолкнул своего маленького секунданта и в четвертый раз ринулся в бой.
Не имея понятия о том, как надо отражать сыпавшиеся на него удары, -а
Каф все три раза нападал первый, не давая противнику времени нанести удар, -
Слива решил перейти в атаку и, будучи левшой,пустилвходименнолевую
руку, закатив изо всех сил две затрещины: одну в левый глаз мистера Кафа,а
другую в его красивый римский нос.
На сей раз, к изумлению зрителей, свалился Каф.
- Отменный удар, клянусь честью! - сказалсвидомзнатокамаленький
Осборн, похлопывая своего заступника по спине. - Двинь егоещеразлевой,
Слива!
Левая рука Сливы до самого конца действовала безпромаха.Кафкаждый
раз валился с ног. На шестом раунде почти столько же человек вопило: "Валяй,
Слива!" - сколько кричало: "Валяй, Каф!" На двенадцатом раунде нашчемпион,
как говорится, совершенно скис и не знал, накакомонсвете:толиему
защищаться, то ли нападать. Напротив, Слива былневозмутим,точноквакер.
Его бледное как полотно лицо,широкооткрытыесверкающиеглаза,глубоко
рассеченная нижняя губа, из которой обильно струилась кровь,придавалиему
вид свирепый и ужасный, вероятно, наводивший страх ни на одногозрителя.И
тем не менее его бестрепетный противник готовился схватитьсявтринадцатый
раз.
Если бы я обладал слогом Непира или "Белловой жизни", япостаралсябы
достодолжным образом изобразить этот бой. То былапоследняяатакагвардии
(вернее, была бы, только ведь всеэтопроисходилозадолгодобитвыпри
Ватерлоо), то была колонна Нея, грудью шедшаянаЛя-Эй-Сент,ощетинившись
десятью тысячами штыков и увенчанная двадцатью орлами, то был рев плотоядных
бриттов, когда они, низринувшись с холма, сцепились снеприятелемвдикой
рукопашной схватке, - другими словами, Каф поднялся неизменно полный отваги,
но едва держась на ногах и шатаясь, как пьяный.