Сквозь чащу доносился отдаленный рокот моря. Петр Федорович ворочался и что-то бормотал во сне...
Демидов сидел подле и думал:
"Как же насолить братцу Прокопке? Ужо погоди, через великого князя подкопаюсь под тебя!"
Но подкопаться все-таки не довелось. Спустя несколько дней Никита добыл из кладовых отцовское золото, драгоценные камни и отвез их великому князю. Петр Федорович был в восторге. Он зазвал Демидова в кабинет и возложил на него красную анненскую ленту.
Тяжело сопя, он прищурился, любуясь сановитым видом Никиты Акинфиевича с лентой через плечо.
- О, чудесна кавалер из тебя получился! - воскликнул наследник.
Демидов с жаром облобызал его руки.
- Век не забуду, ваше высочество, столь высокой награды! - благодарно сказал он.
- Но ты, Демидоф, возложишь ее, когда тетушка-цариц не будет... Я, Петр Федорович, буду император! - Он выпятил грудь и важно надулся; бессмысленные глаза его подернулись серой пеленой.
И опять в Никите стали бороться два чувства: хотелось - ох, как хотелось, - пролезть в знать, и в то же время долговязый принц-немец внушал отвращение. "Неужто в такие руки попадет наше обширное и славное царство?" - сокрушенно подумал он и еще больше приуныл от мысли: "Хороша награда, коли носить ее нельзя!.."
Поздно ночью возвратился Никита Демидов из Петергофа и очень удивился, когда в одной из дальних комнат увидел яркий свет. Он вопросительно посмотрел на дворецкого.
- Ваш братец Григорий Акинфиевич изволили прибыть в столицу и теперь поджидают вас!
Тяжелыми шагами Никита прошел вперед и распахнул дверь. Под окном в кресле в глубоком раздумье сидел средний брат.
- Ты что тут? - недовольно спросил его Никита.
Григорий поднялся и пошел навстречу брату. Они облобызались.
- Прибыл по делу о наследстве, - сказал он. - Вызван сенатом для опроса!
- Ты что ж, заодно с Прокофием? - спросил брат.
- Что ты, Никитушка! - обиделся Григорий. - Сам по себе. Боюсь, оба вы горячие и неприятностей наговорите друг другу.
Он выглядел простовато. Лицо было добродушно, бесхитростно; Никита успокоился.
- Послушай, братец! - тихо заговорил Григорий. - Нельзя ли по-хорошему разобраться? Судьи да сутяги разорят нас! И мне ведь пить-есть надо. Ты не обижайся, Не хочу я свар, давай мириться!
- С тобой - готов! - повеселев, сказал младший брат. - А с Прокофием ни за что! Бесноват! Хитер! Лукав! Небось уж по Санкт-Петербургу наследил!
- А ты смирись, не разжигай себя, - посоветовал Григорий.
- Ты вот что мне лучше скажи, когда в сенат идешь?
- Это, братец, когда вызовут, - спокойно отозвался прибывший.
- Ох, милый ты мой, тогда жди с моря погоды! - насмешливо сказал Никита. - Действовать надо. Давай напишем просьбу на старшего!
Григорий отрицательно покачал головой.
- Ни на тебя, ни на него писать не стану! - твердо сказал он. - По чести, без свары будем делить имущество батюшки!
Никита прищурил глаза, подозрительно взглянул на брата и подумал: "Что он, дурачок, недоумок или лукавит?"
Григорий уселся в кресло и, показывая брату на обстановку, сказал с восхищением:
- Николи я в столицах не был и удивлен роскошеством батюшкина дома!
"Нет, не лукавит он, - решил Никита. - Простоват, вот и все!"
Совсем повеселев, он сказал брату:
- Раз нравится тут, ну и живи! Все братья здесь хозяева. Прости, мне надо отдохнуть. Устал весьма. У великого князя был!
- У великого князя! - в изумлении повторил Григорий. - Ишь куда забрался!..
Все дни Григорий проводил в осмотре Петербурга или сидел с дворовыми в вестибюле и слушал их побаски. Вел он себя просто, доступно, и это дворецкому не нравилось.
Однажды он заметил молодому хозяину:
- Вы, батюшка, помене тары-бары-растабары с дворней разводите, уважение потеряете!
Григорий сердито засопел и вдруг властно сказал:
- Я не попугай и не петух в павлиньих перьях! А живу, как мне хочется, и тебя, старик, не спрошу!
Он несколько раз ходил к брату Прокофию, уговаривал его примириться с Никитой, но тот хмуро гнал его прочь.
Прокофий Демидов, узнав, что государыня передала дело о наследстве сенату, каждый день стал досаждать сенатским чиновникам. Они отмахивались от досужего просителя - не до того было! Суета в сенатской канцелярии поднималась очень рано. В девять часов утра Прокофий являлся в приемную, избирал удобное место и плотно усаживался, наблюдая своеобразную жизнь сената. Мимо него как тени шмыгали чиновники в потертых мундирах с папками под мышкой.
- Погоди ж, крапивное семя, добьюсь своего! - ворчал он и терпеливо высиживал в приемной весь день.
В один из дней Прокофия особенно одолевала скука. В длинных коридорах было пустынно, полутемно, пронизывала прохлада. Демидов, взглянув на служителя, встал с кресла и осторожненько заглянул в одну из дверей. В обширной палате с каменным сводом за длинными столами сидели писчики и, не переводя дыхания, строчили, издавая гусиными перьями сухой однообразный треск.
- Господи боже, до чего же скучно! - вздохнул Прокофий, тихонько прикрыл дверь и вернулся на прежнее место.
- Ты, батюшка, я вижу, который день высиживаешь тут, как наседка. - В белесых глазах отставного солдата мелькнуло сочувствие.
- Да, все поджидаю, когда решится мое дело! - простодушно сознался Демидов.
- Эх, сударь, да в уме ли ты! - воскликнул служитель. - Да когда ты этого дождешься? Не так легко тут добыть истину!
- А я их измором возьму, служивый! - решительно сказал Прокофий.
Служитель хлопнул по фалдам старенького мундирчика:
- Эх, батюшка, не по силе и терпению задумали дело! Да разве тут высидишь решение? У нас, сударь, дела лежат полета годов, а то и поболе! Оно и лучше, вылеживаются. Сказано: поспешишь - людей насмешишь! А тут, глядишь, полежит-полежит, тем временем спорщики помирятся, а то и помрут.
Демидов помрачнел. Он уже слышал про сенатские порядки, про неимоверную волокиту и лихоимство, царившие среди сенаторов. В Санкт-Петербурге много рассказывали о лисичкинском деле. В ту пору в сенате открыли целое отделение, состоявшее из обер-секретарей, секретарей, столоначальников и писцов; все они три года занимались составлением записки из лисичкинского дела, в котором имелось триста шестьдесят пять тысяч листов. Краткая записка, учиненная борзописцами, заключала в себе только десять тысяч листов.
Сутяжничество началось по доносу фискала Лисичкина о злоупотреблениях, имевших место в питейных откупах. Для разбора дела судьи вместе с обозом, груженным столь громоздким произведением канцеляристов, отправились на место происшествия.
После долгого пути обоз остановился в корчме, и ночью - случайно ли, а может, и по злому умыслу - вспыхнул пожар, и все дело, столь мудро и казуистично построенное, сгорело. Тем все и окончилось...
Вспомнив это, Прокофий Акинфиевич забеспокоился, но с горделивым видом сказал:
- Дело мое должно решиться по указу самой государыни!
Служитель построжал.
- Ее императорское величество матушка-царица наша о всех подданных заботится! - торжественным тоном изрек он. - Но то надо, милый, учесть: она, матушка, одна, а нас, холопов, много!
- Это верно! - согласился Прокофий. - Но как же тогда быть?
- А быть так; ждать свой черед! В сенате делов много, и каждый указ свое исполнение имеет. Подождешь, сударь, с годик-два, тогда, может быть, и подоспеет твоя пора!
Служитель отвернулся к окну, за которым над адмиралтейским садом кружилось воронье.