От чемодана.
Хендерсон вернула его. Втихаря. Просто положила в кармашек на обложке тетради и ничего мне не сказала. Теперь я вспомнила, как потеряла носок. И мне стало легче. Все‑таки как хорошо, когда ты помнишь, что с тобой было. Я подложила под спину подушку и попыталась расслабиться.
На кровати лежал надкусанный сандвич с мясом. Повсюду валялись пустые крошечные бутылочки – из‑под водки, виски и джина. Среди них затесалась губная помада в глянцевом синем футлярчике. Эти вещи. Наше немногочисленное имущество. Дорожные шахматы Тапело, шляпа Павлина, аптечка, несколько книг и журналов. Дорожный атлас Великобритании, открытый на середине: все эти города и посёлки, большие и маленькие, знакомые и незнакомые. Маленькая бумажка, которую мы используем вместо закладки, ярко‑оранжевая, с надписью «На одного». «Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. Я провела пальцем по картинке на обложке: Алиса входит в зеркало. Я посмотрела на аптечку.
Эти вещи…
Я же наверняка принимала лекарство. Дневную дозу. Должна была принять. Обязательно. Почему я этого не помню?
Из соседнего номера доносились какие‑то звуки. Похоже, там, за стеной, занимались любовью – причём каким‑то разнузданным способом. Мне было мутно и плохо, у меня кружилась голова. Я посмотрела на Тапело, вдруг смутившись, но та как будто не слышала этих воплей и стонов. Я смотрела на её затылок, на длинные чёрные волосы, собранные в узел. Мне показалось, что узел сейчас рассыплется. Уже рассыпается… Кто‑то что‑то сказал. Всего пару слов, но я так и не уловила их смысла. Мне было жарко, я вся вспотела. Я была переполнена до предела. В комнате было слишком много людей. Волосы у Тапело рассыпались по плечам. Неисправная лампочка нервно подрагивала и стонала. На страницах атласа копошились какие‑то насекомые. У меня из тетрадки повыползали чёрные уродливые слова. Стены как будто придвинулись ближе. Где‑то играла музыка. Какая‑то попсовая песня. Я ощущала во рту привкус этой мелодии, вяжущей язык. Змея‑волосок проползла по кровати. Из сандвича капал густой коричневый сок.
– Марлин? Ты чего…
Внезапный напор звука. Девочка прибавила громкости в телевизоре.
– Пожалуйста…
Шум сделался ещё громче. Я слезла с кровати и пошла туда, к девочке, спотыкаясь на каждом шагу. Я что‑то ей говорила. Слова, просто слова, облако слов. Что‑то скользнуло по полу. Метнулось прочь, от меня; что это было? На полу валялась картинка с тигром. Алиса тоже была где‑то рядом, но она таяла, исчезала. Я больше не видела Тапело и Павлина – лишь участки пространства, пятна тепла и цвета. Комната растворялась. Все стало зыбким и непостоянным. Мне показалось, кто‑то назвал моё имя. Но имя распалось россыпью звуков. Звуки роились, как мошки.
Шум. Шум был повсюду.
Помехи, искажение сигналов. Шипение и треск.
И только одно оставалось нетронутым, чистым. Крошечная золотая вспышка. Цветок. Жёлтый цветок, оторвавшийся от обоев. Единственная неизменная вещь, за которую я могла ухватиться. Цветок, сотканный из голоса моей дочки. Её лицо, её сияющие глаза, они надвинулись на меня. Цветок сомкнул лепестки, заключая меня в себе, и тело как будто прошило болью, но лишь на мгновение, и теперь я была в безопасности, в жёлтой чашечке цветка, внутри, в этой колыбели из позолоченной темноты, когда лепестки соединились вплотную.
– Господи. Как же ей вставило.
На этот раз – женский голос.
Девочка.
Девочка. И мужчина. Приток информации, по крупицам. По одному взгляду за раз. Комната, цветы на обоях, окно, полная луна за сетчатой занавеской, старое пианино, телевизор. Тусклый всплеск света. Я лежу на кровати, меня мутит.
В поле зрения – девочка.
– Ну что там, нормально?
– Ага.
Девочка что‑то передала мужчине; кончик иглы сверкнул на свету.
– Вот он, «Просвет», наш спаситель.
– Только зря переводим хороший продукт.
Я оглядела себя. Кто‑то порвал на мне брюки. На левом бедре. Там проглядывала голая кожа. Набухшая капелька крови. Воспоминание о боли, вонзившейся в ногу.
Девочка коротко хохотнула. Препарат. «Просвет». Они вкололи мне дозу.
– Она как будто сама этого добивалась.
– Тапело…
– Ну да. Словила неслабый приход.
Девочка, Тапело. Мужчина, Павлин. Все возвращалось.
– Блин. Я что…
– Лежи.
– Давай лучше я…
– Что со мной? Что случилось?
Что‑то я упустила. Если бы вспомнить, вернуть… Что‑то пошло не так. Но что именно? Я посмотрела на телевизор. Он был выключен.
– Блин, девочка… бля…
– Что она говорит? – Тапело склонилась над кроватью. – Я вообще ничего не делала. Я даже не трогала телевизор. Звук сам включился.
– Нет…
Я отодвинулась, вжалась в стену. Я пыталась подняться с кровати, я куда‑то скользила и падала, падала вниз, и девочка смеялась надо мной.
– Осторожнее, – сказал Павлин.
– Ты посмотри на неё.
– Она ещё не отошла.
Но Тапело придвинулась ближе – её лицо оказалось буквально в нескольких дюймах от моего.
– Я его даже не трогала.
Я её чувствовала, её всю. Её запах, её застывшую плотность. Её дыхание, движение воздуха у губ, внезапно расширившиеся зрачки. Сердцебиение – так близко. Шум крови в венах. Наплыв ощущений. Так много и сразу. Перегруженное восприятие. Эта девочка, такая знакомая, такая человечная, как‑то вдруг даже слишком человечная, и когда я вцепилась в неё обеими руками, она закричала.
– Блин.
Павлин схватил Тапело за плечи. Он пытался её оттащить от меня. Но девочка не давалась – она царапалась, била меня кулаками, и меня, и его – она отбивалась от нас обоих. А потом я услышала тихий щелчок. Павлин достал из‑за пояса пистолет.
Приставил дуло к виску Тапело.
– А.
У Тапело перехватило дыхание. Она вся как‑то сразу обмякла и позволила Павлину оттащить себя от кровати. Он отвёл её в сторону, бережно и осторожно. Мы все затаили дыхание, пока наконец не прозвучало:
– Оставь её, девочка.
И Павлин отпустил Тапело. Она так и осталась стоять, где стояла. Вжавшись в дальнюю стену.
– Вы… – Девочка ударила кулаком о стену. – Вы, люди. – Она сползла по стене на пол. – Господи, какие же вы после этого люди…
– Он не заряжён, – сказал Павлин и открыл патронник. – Видишь, он не заряжён.
Вот она, комната.
Одиночество. Неизбывное одиночество каждого из нас, и страх, и боль, что свела нас всех вместе и привела нас сюда, в эту комнату, в это мгновение во времени, я это видела – даже в Павлине.
– Ну, блин…
Павлин испугался. Испугался того, что открылось ему в себе.
– Он не заряжён.
Я кивнула. Я думала, что все уже сказано, что говорить больше не о чем, но тут Тапело подняла голову.
– А какой смысл таскать пистолет, если он не заряжён? – спросила она.