И в тот же миг я перестал наслаждаться;как
ни напрягал я зрение, слух, разум, чтобы не пропустить малейшего поводадля
восторга перед игрой Берма, поводов я не находил. У ее партнерш яулавливал
обдуманные интонации, подмечал красивые движения, а у нее - нет. Впечатление
от ее игры было не более сильное, чем когда я сам читал "Федру" или чем если
бы сейчас говорила сама Федра, - мне казалось, что талантБермарешительно
ничего не прибавил. Я пытался составить себе более ясное представление об ее
игре, определить, что же в ней хорошего, и потому мне хотелось, чтобы каждая
интонация артистки звучала как можно дольше, чтобы каждое выражение еелица
застывало на какое-то время; во всяком случае,ястаралсяупотребитьвсю
гибкость ума на то, чтобы заставить моевниманиеперескочитьчерезстих,
разместить его со всемиудобствамиидержатьнаготове,нерастрачивать
попусту ни единого мига из того времени, в течениекоторогозвучитслово,
длится жест и благодаря напряжению внимания проникнуть в них так же глубоко,
как если бы мне на это было отпущено несколько часов. Но до чегожекратки
были эти миги? Мое ухо не успевало воспринять один звук, как его ужесменял
другой. В сцене, где Берма некоторое время стоит неподвижно, держарукуна
уровне головы, искусственно освещенной зеленоватым светом, перед декорацией,
изображающей море, зал загремел рукоплесканиями, но актриса ужеперешлана
другое место, и картина, которую мне хотелось осмыслить, исчезла.Ясказал
бабушке, что мне плохо видно, и онадаламнебинокль.Ноесличеловек,
верящий в реальность вещей,пользуетсяискусственнымспособомдлятого,
чтобы получше рассмотреть их, то это еще не значит, что он стал ближе к ним.
Мне казалось, что теперь я вижу не Берма, а ее изображение вувеличительном
стекле.Яотложилбинокль;но,бытьможет,уменьшенныйрасстоянием,
различаемый моим зрением образ - это тоже образ искаженный;котораяжеиз
двух - Берма настоящая? Явозлагалбольшиенадеждынаееобъяснениес
Ипполитом, для которого, если судить по тому, как искусно ее партнерши тои
дело раскрывали мне смысл куда менее красивых стихов, она,конечно,найдет
более неожиданные интонации, чем те, какие силился придумать я, читая у себя
дома трагедию; но Берма даже не сумела достичь того же, чего достиглиЭнона
и Ариция, -онаоднимтономпроизнеславсютираду,смазаврезкиеее
переходы, эффектностью которых не пренебрегла бы любая неопытная трагическая
актриса, даже ученица; притом Берма так скоро проговорила весь монолог,что
"только когда онапроизносилапоследнийстих,домоегосознаниядошла
умышленная монотонность ее читки.
Наконецпробилсямойпервыйвосторг:онбылвызвангромом
аплодисментов. Я тоже зааплодировал и решил аплодировать какможнодольше,
чтобы Берма из чувства признательности превзошла потомсебяияпроникся
уверенностью, что присутствовал на одном из лучших ее спектаклей. Любопытно,
что восторг публики разбушевался, когдаБермапоказалаей,какяузнал
потом,однуизсамыхсчастливыхсвоихнаходок.
Я тоже зааплодировал и решил аплодировать какможнодольше,
чтобы Берма из чувства признательности превзошла потомсебяияпроникся
уверенностью, что присутствовал на одном из лучших ее спектаклей. Любопытно,
что восторг публики разбушевался, когдаБермапоказалаей,какяузнал
потом,однуизсамыхсчастливыхсвоихнаходок.По-видимому,иные
трансцендентные реальности излучают свет, которыйхорошочувствуеттолпа.
Так, например, когда происходит какое-нибудь событие, когда армии на границе
грозит опасность, когда она разбита или одержала победу,доходящиедонас
смутные вести, из коих человек образованныйизвлечетнемного,вызываютв
толпе непонятное для него волнение, в котором, -послетого,какзнатоки
осветят ему положение на фронте, - он различает свойственное народу ощущение
"ауры", окружающей важные события и видимой на расстояниинесколькихсотен
километров. О победе узнают или задним числом, когдавойнакончилась,или
мгновенно, по радости в глазах швейцара. О том, что Бермасыгралатакое-то
место гениально, узнают через неделю, из рецензии, илидогадываютсясразу,
по овациям партера. Однако к свойственному толпенепосредственномучувству
примешивается множество обманчивых чувств,ипотомутолпавбольшинстве
случаев аплодировала зря, а кроме того, эти взрывы аплодисментов механически
вызывались предыдущими, - так море, вздувшееся от бури, всеещепродолжает
колыхаться, хотя ветер утих. И все-таки чем громче я аплодировал, тем больше
нравилась мне игра актрисы. "По крайней мере, - говорила сидевшаярядомсо
мной довольно заурядного вида женщина, - она хотьстарается:колотитсебя
изо всех сил, мечется, вот это я понимаю - игра!" И, счастливый тем,чтоя
наконец понял, почему Берма выше всех, - хотя у меня и мелькалоподозрение,
что замечания моей соседки так же доказательны, как восклицание крестьянина,
смотрящего на Джоконду или на Персея Бенвенуто: "А ведь здорово сделано!Из
золота, да еще из какого!Хорошаяработа!",-яупивалсяплохимвином
восторга публики. Все же,кактолькозанавесопустился,япочувствовал
разочарование: я ожидал большего, но в то же время мне хотелось,чтобыэто
обманувшее мои ожидания удовольствие продолжалось; мне была бы тяжела мысль,
что, выйдя из зрительного зала,янавсегдарасстанусьсжизньютеатра,
которая в течение нескольких часов былаимоейжизньюиоткоторойя,
вернувшись домой, оторвался бы, как изгнанник, если б не надеялся, чтодома
я много узнаю о Берма от ее поклонника, кому яобязанбылтем,чтоменя
отпустили на "Федру", - от маркиза де Норпуа.
Перед обедом отец позвал меня в свой кабинет и познакомилсмаркизом.
Как только я вошел, посол встал, протянул руку, наклонился ко мне,чтоему
было не так легко при его высоком росте, ивнимательнопосмотрелнаменя
своими голубыми глазами. Хотя знакомства маркизасиностранцами,-вту
пору, когдаоннесобязанностифранцузскогопосла,-былизнакомства
мимолетные, все же эти иностранцы, в том числе - известныепевцы,вобщем
значительновозвышалисьнадуровнемпосредственности,имаркизу
представлялась возможность потом, когда онихшларечьвПарижеилив
Петербурге, вставить, что он отлично помнит вечер, который он с нимипровел
в Мюнхене или в Софии, - вот почему у него вошло в привычку проявлять кним
особое расположение и этим показывать, как он рад знакомству сними;кроме
того, будучи уверен, что, живя в столицах, встречаясь с интереснымилюдьми,
которыебываютвстолицахпроездом,изучаяместныеобычаи,человек
приобретает такие глубокие познания, какихоннепочерпнетвкнигахпо
истории, географии, в книгах о нравах разных народов, об умственном движении
Европы, маркиз испытывал на новомзнакомомсвоюоструюнаблюдательность,
чтобы уметь определять с первого взгляда, кто перед ним.