Впрочем, – прибавил он через некоторое время, – сегодня еще можно говорить об одомашнивании дельфинов как о приручении целого животного вида, но если однажды человек и дельфин начнут общаться посредством слова, дельфинов уже нельзя будет считать животными и их отношениям с людьми необходимо будет найти новое определение.
– Быть может, увы, это будут отношения господина к рабам.
– От всей души надеюсь, что нет, – взволнованно ответил Севилла.
Она кивнула головой и улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ и с грустью подумал: «Нет в мире ничего совершенного. Под этими крашеными волосами – отличный мозг. Какая жалость, что в головке южанки нет этого мозга. А южаночку я уже знаю как свои пять пальцев, как будто я ее создал: снобизм и гордость, инфантильность и ровно столько чувственности, сколько требуется, чтобы любить ласки. Бог мой, ну почему меня привлекает этот кусок бездушной плоти, ведь она бессмысленна, эта моя жажда, эта лихорадка, это навязчивое стремление к другому полу» (все Севиллы были католиками, каждое утро мать Севиллы с двумя сыновьями ходила к обедне; мальчики прислуживали священнику на хорах, а она в это время – колени ее мучительно ныли от долгого стояния на молитвенной скамеечке – с ненавистью молилась о спасении души своего бывшего мужа, который жил с кубинкой в Майами).
Угловатая девушка подняла руку, но ирландка ее опередила:
– Вы сказали, что вашими исследованиями интересуется военно‑морское ведомство. Пригоден ли дельфин для использования в военных целях?
Севилла весь как‑то неуловимо сжался, но на лице его застыла улыбка.
– Вы должны были бы задать этот вопрос, – игриво ответил он, – какому‑нибудь адмиралу. (Улыбки.)
– Однако, судя по всему, – настаивала ирландка, – интерес военно‑морского ведомства к дельфинам отнюдь не бескорыстен.
– Мне не известны планы военно‑морского ведомства. Тут я полный профан. Я могу лишь строить предположения. Но ведь полиция использует собак, почему бы военно‑морскому ведомству не использовать дельфинов? Вот все, что я могу сказать.
– После всего, что вы нам рассказали, ставить дельфинов на одну доску с собаками – значит недооценивать их.
Он взглянул на нее. У нее были голубые, как незабудки, глаза, необыкновенно ясные, невинные и непреклонные. Ее легко можно было представить в Риме при Нероне; закутанная в длинную белую одежду, она живьем сгорает на кресте, не отрекаясь от веры Христовой.
– Вы правы. От дельфинов можно ожидать других услуг. Но сказать вам, каких именно, я не могу. Это не мое дело. А строить гипотезы я не хочу.
– Я все‑таки считаю, – продолжала ирландка, – что уже теперь вы должны были бы подумать о практическом применении ваших собственных исследований, чтобы потом не сожалеть о них.
Ее слова вызвали оживление в зале, а миссис Джеймсон нахмурила брови.
– Не будем преувеличивать, – махнул рукой Севилла. – Наши милые дельфины не имеют ничего общего с водородной бомбой.
Некоторые слушательницы заулыбались в ответ на слова Севиллы, но лицо ирландки оставалось серьезным, напряженным, озабоченным.
– По‑моему, – сказала миссис Джеймсон, – кто‑то уже давно просит слова. Мисс Андерсон?
Угловатая девушка вздрогнула, и ее большие очки сползли на кончик носа. Она поправила их невероятно длинным указательным пальцем, резким движением выпятила плоскую грудь и устремила на Севиллу свои проницательные глаза.
– Вы говорили, – начала она серьезно и сосредоточенно, – что способ размножения у дельфинов тот же, что и у остальных млекопитающих. Мне, однако, кажется, что все эти процессы – совокупление, роды, выкармливание – должны проходить нелегко, раз они осуществляются под водой, во взвешенном состоянии, а иногда, наверное, и при больших волнах.
Мне, однако, кажется, что все эти процессы – совокупление, роды, выкармливание – должны проходить нелегко, раз они осуществляются под водой, во взвешенном состоянии, а иногда, наверное, и при больших волнах. Вы не могли бы уточнить…
Миссис Джеймсон встала.
– Я предлагаю, – сказала она с убийственной вежливостью, – не злоупотреблять более терпением профессора Севиллы, а перейти в гостиную и выпить что‑нибудь прохладительное.
И в ту же секунду он увидел, как ему на руку упала белокурая голова Джонни. Джонни судорожно дернулся, его дрожащие губы конвульсивно втянули воздух, ноги судорожно распрямились – и это был конец. Они лежали на рисовом поле, а вокруг вились тучи какой‑то сиреневой мошкары, свистели пули, рвались мины.
– Отделался, – сказал позади какой‑то солдат.
Пришлось ждать ночи, чтобы смогли приземлиться вертолеты. При свете фонаря санитар снимал с мертвых нагрудные бляхи, его взгляд встретился с моим – у санитара было печальное, злое лицо. Он подкинул бляхи на ладони: «Немного осталось от десятка американцев»…
– Разрешите представиться, – послышался чей‑то голос. – Дэвид Кейт Адамс. Мистер Лорример ждет вас.
Перед ним стоял человек лет сорока, высокий, худой, с продолговатым лицом, с глубоко запавшими черными глазами, с тонкими губами.
– Рад познакомиться с вами, мистер Адамс, – ответил Си.
Молча они прошли по узкому, выкрашенному масляной краской коридору, бесконечному, как коридор корабля. Открылась какая‑то дверь.
– Рад вас видеть, мистер Си, – сказал Лорример, – прошу садиться.
– Вы позволите? – бодро спросил Си и, привстав, через письменный стол протянул Лорримеру свой портсигар. Лорример быстро взглянул на Си: румяное лицо, злые глаза, улыбка, претендующая на сердечность.
– О, у вас сигары Апман! – удивился Лорример. Сигары были набиты в портсигар очень плотно, ему не удавалось вытащить ту, которую он облюбовал.
Си улыбался, опустив веки, он острым, профессиональным взглядом окинул письменный стол. Микрофон, по‑видимому, вмонтирован в резную отделку одной из ножек стола, потому что на самом столе абсолютно ничего не было: ни бумаги, ни книги, ни блокнота, ни авторучки. Не стол, а чудо изысканной наготы, как и смуглое, невозмутимо красивое, с тонкими чертами лицо мистера Лорримера. Строгая элегантность, отлично сохранившаяся фигура, черные волосы с красивой сединой на висках, благородные морщины, нос с едва заметной горбинкой – он походил на актера. Си, протянув над столом руку, любезно улыбался Лорримеру.
– Апман, – сказал Лорример, тонкими пальцами разминая сигару. – Вы получаете их из Парижа, мистер Си?
– Может быть, это вас удивит, мистер Лорример, но я получаю их прямо из Гаваны.