Когда голова, рубаха и порты намокли, Архип приподнялся, сел и повел налитыми кровью глазами.
– А? – спросил он.
– Архип, где Волшебник?
Сутулый Архип поднялся и долго осматривал болт и обрывок недоуздка, в дыру даже заглянул и так же спокойно ответил:
– Увели, барин. Не досмотрел…
– Легли это мы спать, – шумели работники, – а Михайло и говорит: пойду-ка я посмотрю лошадей, а потом прибежал и кричит: увели, увели…
– Что же вы не догнали, черти окаянные!.. – наскакивал на них Собакин.
Работники вежливо посмеялись.
– Где ж догнать, разве мыслимо? Он это.
– Кто он?
– Да Оська.
– Ерунда, никакого Оськи нет…
– Очень есть, его это работа, вы, барин, не сомневайтесь.
– Ерунда, – кричал Собакин, – сию минуту на лошадей!.. Догнать!..
Работники помялись, но с места не тронулся ни единый.
– Ну?
– Нет, нельзя нам.
– Где его догнать…
– Он теперь за двести верст махает. Собакин побежал к дому и оттуда крикнул.
– Седлайте сию минуту верхового! Да зайди ко мне хоть ты, Дмитрий, за письмом к уряднику, живо!
…Утром на вопросы урядника Архип отвечал, что был вчера выпивши, ничего не слыхал и помнит только, как пал ему кто-то на грудь и скрутил руки, а были то двое или один и какие из себя – не помнит.
Так ничего и не добились от угрюмого, косолапого Архипа и отвели его в холодную, а урядник, выпив поднесенную на тарелочке рюмку водки и крепко на прощанье пожав Собакину руку, сказал:
– Архип в сем деле причиной, с него и взыщем, – и уехал.
Затих под горой колокольчик, Собакин вышел на балкон, посвистал и, спустившись в сад, зашагал по липовой аллее.
«Следствие, – думал Собакин, – суд будет, а Волшебника не видать мне, как ушей своих. Черти, ах черти, какую лошадь увели».
Собакину с досады хотелось сейчас же куда-нибудь поехать, вообще суетиться.
– Ну нет, я разыщу лошадь, под землей достану, – бормотал он и прислушался.
Близко, словно вынырнув из-за акации, зазвякали сборные бубенцы, промелькнула за кустами и остановилась у дома коляска Чембулатовой.
– Как я вам благодарен, Александра Аполлоновна, – говорил Собакин, идя навстречу старушке, – поверите ли, увели Волшебника и следа не оставили…
– Я предупреждала вас, не верили, а вышло по-моему, – торжествующе говорила старушка, – всему причиной ваш Архип, вот у моего братца так было.
Оба они, заложив руки, заходили по аллее. Александра Аполлоновна объясняла:
– Сейчас в Уральске конская ярмарка. Поезжайте туда как можно скорее, нигде как там ваш Волшебник…
– В Уральск?..
– Поедете верхом – это и скорее и удобнее для дела: братец мой тоже верхом ездил, у него увели Вадима от нашей Звезды и воейковского Черта.
– Ну и что же?
– Нашел, конечно, нашел мужика, который увел Вадима, – его арестовали, а жеребца отдали братцу.
– Я еду, Александра Аполлоновна, с вашего благословения…
– Помоги вам бог, – и старушка поцеловала в лоб приложившегося к ее руке Собакина…
Долго еще ходили они по липовой аллее, Александра Аполлоновна в шелковом колоколом платье, Собакин в куцем пиджачке из чесучи, и старушка давала подробнейшие наставления – куда ехать и как сохранить лошадь, чтоб прошла четыреста верст в четверо суток, и где остановиться.
– С казаками будьте осторожнее, – хитрые они…
2
Тепла темная степь, светят на дорогу звезды, и дорога, чуть серая, глушит частые удары копыт, и кричит коростель в колдобине; где-то, значит, близко степной хутор…
Безлесные, безводные, как дождевики, растут хутора на гладкой, человечьими курганами усеянной степи, вековечной дороге кочевников. Потянуло сыростью и дымом. Собакин привстал на стременах, вгляделся и, увидев огонек, свернул прямиком по полю.
Сначала, услышав его топот, залаяли негромко, но все дружнее и звонче собаки, забил в колотушку ночной сторож, и перед Собакиным выдвинулись из темноты амбары и хлевы, крытые соломой, и под самую морду лошади, сзади и с боков, запрыгали охрипшие от ярости хуторские псы.
Подошел сторож, свистнул на собак и запахнулся в глубокий чапан…
– Здравствуй, дядя, – сказал Собакин, стараясь рассмотреть в темноте его лицо. – Чей это хутор?
– Казака Ивана Ивановича Заворыкина будет…
– А до села далече?
Сторож помолчал и тихо, в сторону, ответил:
– Далече, – словно не знал, какие тут села бывают, одна степь.
– А нельзя ли переночевать у вас? Спроси хозяина, чай, не легли еще?
– Легли, – уныло ответил сторож, – давно полегли.
– Так как же?
– Спрошу, ты погоди тут. – И он ушел.
А немного спустя зажегся свет в трех окнах, и подошедший сторож взял лошадь под уздцы, промолвив:
– Просят заехать.
Собакин прошел через сени, мимо сундуков, крытых коврами, в горницу, где пахло шалфеем, полынью – домашнее средство от блох – и кожей.
По стенам висели седла, уздечки, нагайки, и в красном углу стоял темный большой образ.
«Неловко, – подумал Собакин, – затесался ночью».
Из боковушки, гладя бороду, вышел высокий и костлявый старик – Заворыкин. Синий чекмень его перетянут был узким ремнем, ворот ситцевой рубахи расстегнут.
Собакин назвал себя.
– Милости просим, – густым басом приветствовал Заворыкин, – гостю всегда рады.
В свете лампы лицо его, обтянутое желтой кожей, узкий и прямой нос и темные глаза представлялись такими, какие писали на раскольничьих образах.
– Прошу садиться, куда путь держите? В Уральск… Так… – пробасил Заворыкин, кивнул и провел ладонью вниз и вверх по лицу. – На ярмарку много коней нагнали сегодня, не в пример прочим годам.
Босая девка внесла самовар, закуску и водку.
Стесняясь и все еще не зная, как держаться, выпил Собакин водки и, должно быть с усталости, сразу захмелел и рассказал, зачем едет в Уральск – всю историю до конца.
– Из-под земли, а достану Волшебника, – разгорячась, окончил он.
Заворыкин слушал, не поднимая глаз, нахмурясь, а когда Собакин окончил, постучал пальцами и сказал:
– Я так полагаю, – ехать вам туда незачем.
– Почему? – Убьют.
– То есть как убьют?
– Мой совет – вернуться домой, жеребца наживете еще, а жизни из-за скотины лишаться не стоит.
– Поймите, мне не жеребец дорог, а добиться своего.
– Понимаю. Молоды вы, господин Собакин, хороший барин, а разума в вас настоящего нет. Приехали вы ко мне, меня не знаете и рассказываете всю эту историю, а жеребец-то ваш, может быть, у меня. А? Для примера я говорю. Ну, вот после этого я себя позорить не дам. У нас в степи законы не писаны, колодцы глубокие, – бросил туда человека, землицей засыпал, и пропал человек. Да вы не пугайтесь, для примера говорю, бывали такие случаи, бывали. У нас в степи казак на сорока тысячах десятинах – царь, не только в чем другом, в жизни людской волен.
У Собакина от духоты, от речей Заворыкина кружилась голова, и казалось – похож старик хозяин на древнее черное лицо образа, что глядело строго и упорно из красного угла, – те же рыжеватые усы над тонкой губой, и вытянутые щеки, и осуждающие глаза.
Казалось, две пары этих глаз глядят неотступно, и те, облеченные в потемневшие ризы, страшнее…
«Бог это их, – подумал Собакин, – степной».
– Чудно вам слушать, господин Собакин, – у вас в городе по-иному: тело вы бережете, а душу ввергаете в мерзости. А здесь душа вольна у каждого, как птица. Душа немудрая, нечем запятнать ее, степь – чистая… В степи бог ходит. Здесь нас за грехи и судить будет. Много грехов на нас, а многое и простится.
Собакин поднялся.
– Душно у вас…
И было ему страшно, хотелось уйти от стариковских глаз…
– Марья! – крикнул босую девку Заворыкин. – Принеси барину студеной водицы да отведи в сени на кровать.