Минуту-другую я забавлялся мыслью en route исполнить еще одну оперу на сей раз я был настроен на "Джоконду", - но, пропев две строчки вступительного хора, я начал слегка потеть, а посему опустил занавес и закурил сигарету.
Я проезжал через самые скорпионьи в мире места, и мне не терпелось остановиться и порыскать по округе, прежде чем я доберусь до заправочной станции в Вир-Ровд-Салиме. С тех пор как час назад я покинул Исмаилию, мне не встретилось ни одной машины, ни одного живого существа. Это радовало. Синай - настоящая пустыня. Я затормозил на обочине дороги и выключил мотор. Мне хотелось пить, и я съел апельсин. Затем надел белый тропический шлем и медленно выбрался из машины, моей уютной раковины краба-отшельника, на солнце. Минуту я стоял неподвижно посреди дороги, жмурясь от окружающего меня ослепительного сияния.
Жгучее солнце, огромное раскаленное небо и под ними со всех сторон бледное море желтого песка - ландшафт не совсем из этого мира. Вдалеке, к югу от дороги, виднелись горы, голые, терракотового цвета горы, отливающие синью и пурпуром; они неожиданно поднялись из пустыни и истаяли в жарком мареве на фоне неба. Стояла всепоглощающая тишина. Ни голосов птиц, ни стрекота насекомых, и у меня появилось странное чувство, будто я, как божество, здесь один посреди великолепия этого знойного нечеловеческого ландшафта, будто я на другой планете, на Юпитере или на Марсе, или в еще более уединенном и пустынном месте, где не растет трава и облака не багровеют.
Я подошел к багажнику машины и вынул морилку для насекомых, сачок и лопатку. Затем свернул с дороги и ступил на раскаленный песок. Я медленно прошел ярдов сто в глубь пустыни, обшаривая глазами землю. Я искал не скорпионов, а норы скорпионов. Скорпион - криптозойское, ночное существо и днем скрывается либо под камнем, либо в норке, в зависимости от вида. Только после захода солнца он выползает на охоту.
Скорпион, которого я искал, opisthophthalmus - норный, и поэтому я не стал зря тратить время и переворачивать камни. Я высматривал только норы. За первые десять-пятнадцать минут я ничего не нашел, но жара становилась нестерпимой, а я волей-неволей решил вернуться к машине. Обратно я шел очень медленно, вглядываясь в землю, и, уже дойдя до дороги, неожиданно увидел в песке скорпионью нору всего дюймах в двенадцати от обочины.
Я положил морилку и сачок на песок рядом с собой. Затем с помощью лопатки начал очень осторожно разгребать песок вокруг входа в нору. Эта операция не менее волнующая, чем охота за сокровищами, охота с той самой дозой опасности, которая необходима, чтобы разогнать кровь. Чем глубже я копал, тем сильнее билось мое сердце.
И вот... вот она!
О Господи, что за громадина! Гигантская самка скорпиона, но не opisthophthalmus, что я сразу же понял, а другой вид крупного африканского обитателя нор. А на ее спине (слишком невероятно, чтобы быть правдой) кишели один, два, три, четыре, пять... всего четырнадцать малышей. Мать была не меньше шести дюймов! Дети размером с маленькие револьверные пули. Она уже увидела меня - первого человека в своей жизни, и ее клешни были широко раскрыты, хвост закручен высоко над спиной в виде вопросительного знака, готовый ударить. Я взял сачок, быстро просунул под нее и вычерпнул из песка. Она бешено дергалась, извивалась и била кончиком хвоста во все стороны. Я увидел каплю, скатившуюся через ячейку сачка на песок. Я очень быстро перенес скорпиониху вместе с потомством в морилку и закрыл крышку. Затем достал из машины эфир и закапывал его через металлическую сетку в крышке, пока дно морилки не пропиталось им.
Как великолепно она будет выглядеть в моей коллекции. Конечно, малыши отвалятся, как только погибнут, но я их приклею приблизительно на те места, где они были, и стану гордым обладателем гигантской самки пандинуса с четырнадцатью детенышами на спине. Я был просто счастлив.
Я взял морилку (я чувствовал, как скорпиониха яростно бьется внутри) и положил ее в багажник вместе с сачком и лопаткой. Потом вернулся в машину, закурил сигарету и двинулся дальше.
Чем лучше у меня настроение, тем медленней еду. Теперь я ехал очень медленно, и мне понадобился почти час, чтобы доехать до Бир-Ровд-Салима, заправочной станции на полпути до Иерусалима. Это было крайне малопривлекательное место. Слева одинокая бензоколонка и деревянная лачуга, справа еще три лачуги размером с печку для обжига горшков. Все остальное пустыня. И ни одной души в пределах видимости. Часы показывали без двадцати два, температура в машине была 106 градусов по Фаренгейту.
Из-за этой ерунды - кипячения воды перед отъездом из Исмаилии - я совершенно забыл заправиться бензином, и счетчик показывал даже меньше двух галлонов. Совсем в обрез. Я подъехал к бензоколонке и стал ждать. Никто не появился. Я посигналил, и четыре хорошо настроенных гудка моей "лагонды" огласили пустыню удивительной "Son gia mille е tre". Никто не появился. Я снова посигналил.
Son gia mille е tre пропели гудки. Фраза Моцарта звучала великолепно в этом антураже. Но так никто и не появился. Обитателям Бир-Ровд-Салима, видимо, было наплевать на моего друга Дон Жуана и тысячу и трех женщин, которых он лишил цветка невинности в Испании.
Наконец, после того как я просигналил не менее шести раз, дверь лачуги за бензоколонкой отворилась, и на пороге, обеими руками застегивая пуговицы, появился невысокого роста мужчина. Он довольно долго возился с этим и, пока не кончил, даже не взглянул на "лагонду". Я смотрел на него через открытое окно. Наконец он сделал шаг в моем направлении, но очень медленно... Затем второй...
Бог мой, тут же подумал я. Его одолели спирохеты!
Он ступал замедленно, неуклюжей походкой человека с расслабленными конечностями и локомоторной атаксией. Делая шаг, он высоко поднимал ногу, затем с силой опускал ее на землю, словно давил опасное насекомое.
Я подумал: лучше всего завести мотор и убраться отсюда ко всем чертям, прежде чем он добредет до меня. Но я знал, что это невозможно. Мне необходим бензин. Я сидел в машине, глядя, как это жуткое существо с трудом передвигается по песку. Должно быть, он уже много лет страдает этой отвратительной болезнью, иначе она не развилась бы в атаксию. В профессиональных кругах она называется tabes dorsalis и с точки зрения ее патологии означает, что жертва страдает от перерождения позвоночника. Но, о мои друзья и недруги, эта болезнь и того хуже - это медленное и безжалостное поглощение нервных волокон сифилитическими токсинами.
Тем временем человек - я назову его арабом - подошел к дверце машины с той стороны, где я сидел, и заглянул в окно. Я отпрянул, моля Бога о том, чтобы он не приближался больше ни на дюйм. Без сомнения, это был едва ли не самый отвратительный из всех человеческих экземпляров, что мне доводилось видеть. Его лицо было изрыто и изъедено, словно у старинной деревянной скульптуры, после того как в ней побывал червь, и его вид навел меня на размышления о том, сколько еще других болезней помимо сифилиса терзают этого человека.
- Салям, - пробубнил он, еле шевеля губами.
- Заполни бак, - сказал я ему.
Он не двинулся с места и с большим интересом разглядывал салон моей "лагонды". От него исходил отвратительный гнилостный запах.
- Пошевеливайся, - сказал я резко. - Мне нужен бензин.
Он поглядел на меня и ухмыльнулся. Это была не усмешка, а именно ухмылка, которая, казалось, говорила: "Я король заправочной станции в Бир-Ровд-Салиме. Дотронься до меня, если посмеешь". В уголке его глаза примостилась муха, но он даже не попытался ее согнать.
- Вам нужен бензин? - спросил он, словно насмехаясь надо мной.