Вполне возможно, что в одном
из этих задушевных лирических опусов и крылась разгадка того, почему
журнал пролежал все эти годы нетронутым на столь отдаленном
форпосте цивилизации. В конце номера была, впрочем, также помещена
рецензия, подписанная инициалами Ф.Х. Деннис обнаружил, что в ней
говорилось о поэтессе, чьи сонеты были напечатаны в том же номере.
Имя ее уже было забыто, но, возможно, именно здесь, подумал Деннис, и
таилось нечто такое, "что сердце его задевало", что могло объяснить
столь долгое изгнание сэра Фрэнсиса и что, во всяком случае, избавляло
Денниса от вылазки в публичную библиотеку. "Тоненькая книжка,
отмеченная яркой печатью страстного и глубокого таланта, таланта
незаурядного..." Деннис вырезал рецензию и послал ее сэру Эмброузу.
Потом вернулся к заказанным ему стихам.
Мореный дуб, кретон, мягкие ковры и лестница в георгианском
стиле - все это вдруг кончалось на границе второго этажа. Выше лежала
область, куда не ступала нога непосвященного. Служащие поднимались
сюда в лифте, простой открытой клетке площадью восемь на восемь фу-
тов. Здесь, на верхнем этаже, царили кафель и фаянс, линолеум и
хромированная сталь. Здесь были расположены бальзамировочные с
рядами наклонных фарфоровых плит, с кранами, трубами, насосами для
откачки, глубокими сточными желобами и резким запахом
формальдегида. А еще дальше шли комнаты косметичек, где царил запах
шампуня и паленых волос, ацетона и лаванды.
Служитель вкатил носилки в клетушку Эме. На них покоилось
тело, укрытое простыней. Рядом шествовал мистер Джойбой.
- Доброе утро, мисс Танатогенос.
- Доброе утро, мистер Джойбой.
- Это задохшийся Незабвенный для Салона Орхидей.
Мистер Джойбой был воплощением самых совершенных
профессиональных манер. До его появления здесь подъем на лифте из
парадной части здания в производственный цех неизменно
сопровождался некоторым снижением стиля. Здесь в ходу были такие
слова, как "труп" и "тело", а один игривый молодой бальзамировщик из
Техаса употреблял даже слово "туша". Этот молодой человек исчез
буквально через неделю после того, как мистер Джойбой был назначен
сюда Старшим Захоронителем, а это событие произошло в свою очередь
через месяц после того, как Эме Танатогенос поступила в "Шелестящий
дол" на должность младшей косметички. И, вспоминая мрачные времена,
предшествовавшие появлению мистера Джойбоя, Эме всегда с
благодарностью думала об атмосфере безоблачного спокойствия, которая,
казалось, от рождения окружала этого человека. Мистер Джойбой не был
красавцем, если судить о нем по меркам кинематографа. Он был высок,
но сложение имел отнюдь не атлетическое. Голова и туловище его не
отличались правильностью пропорций, а лицо - свежестью красок,
брови были еле намечены, а ресницы не видны вовсе; глаза, укрытые
пенсне, казались розовато-серыми; волосы его, тщательно причесанные и
надушенные, были весьма редкими, а руки - мясистыми; лучше всего
дело, пожалуй, обстояло с зубами, которые были ровными и белыми, хотя
и казались несколько великоватыми для его лица; он был наделен к тому
же едва заметным плоскостопием и уже весьма заметным брюшком.
Однако все эти физические несовершенства ничего не значили в
сравнении с его нравственной устойчивостью и всепобеждающим
обаянием его мягкого звучного голоса. Казалось, будто где-то внутри
него спрятан динамик, который воспроизводит речь, произносимую
далеко отсюда, в какой-то весьма влиятельной студии; все, что он
говорил, могло бы транслироваться по радио в наиболее ответственные
часы вещания.
Доктор Кенуорти всегда покупал все самое лучшее, а мистер
Джойбой к моменту своего появления в "Шелестящем доле" уже
завоевал известность. Он получил степень бакалавра бальзамирования на
Среднем Западе и до поступления в "Шелестящий дол" успел поработать
несколько лет на похоронном факультете одного знаменитого
университета на востоке страны. Он вел протокол на двух
Всеамериканских съездах захоронителей. Он возглавлял миссию доброй
воли к похоронщикам Латинской Америки. Фотография его, хотя и с
несколько фривольной надписью, была помещена в журнале "Тайм".
До его прихода в бальзамировочной ходили слухи, что мистер
Джойбой чистейший теоретик. Слухи эти были развеяны в первый же
день его работы. Достаточно было увидеть, как он берется за труп, чтобы
проникнуться к нему уважением. Это было похоже на появление нового,
никому не известного охотника на охоте; собаки еще не спущены и не
рванулись по следу, но всем, кто увидел его в седле, уже ясно, что это
настоящий наездник. Мистер Джойбой был холост, и все девушки
"Шелестящего дола" пожирали его глазами.
Эме знала, что и ее голос звучит по-особому, когда она говорит с
ним.
- Вы, наверно, столкнулись с большими трудностями, мистер
Джойбой?
- Да, пожалуй, самую малость, думается, однако, все обошлось
благополучно.
Он отдернул простыню и открыл тело сэра Фрэнсиса, совершенно
нагое, если не считать белых полотняных подштанников. Оно было белое
и слегка прозрачное, как старый мрамор.
- О, мистер Джойбой, просто бесподобно.
- Да, похоже, он получился симпатично.- Мистер Джойбой
легонько ущипнул сэра Фрэнсиса за бедро, как делают торговцы
домашней птицей.- Мягкий, гибкий.- Он поднял руку покойника и
осторожно согнул ее в кисти.- Полагаю, что через два-три часа можно
будет придать ему позу. Голову придется слегка наклонить, чтобы шов на
сонной артерии оказался в тени. Скальп подсох очень симпатично.
- Но, мистер Джойбой, вы же придали ему Улыбку Лучезарного
Детства!
- Да, а разве она вам не нравится?
- О, мне-то она, конечно, нравится, но Ждущий Часа ее не
заказывал.
- Мисс Танатогенос, вам Незабвенные улыбаются помимо своей
воли.
- Ой, что вы, мистер Джойбой.
- Истинная правда, мисс Танатогенос. Похоже, я просто бессилен
что-либо с этим поделать. Когда я готовлю вещь для вас, некий
внутренний голос говорит мне: "Он поступит к мисс Танатогенос",- и
пальцы перестают мне повиноваться. Вы не замечали этого?
- Ой, правда, мистер Джойбой, я только на прошлой неделе
заметила. "Все Незабвенные, которые поступают последнее время от
мистера Джойбоя,- сказала я себе,- улыбаются просто бесподобно".
- Все для вас, мисс Танатогенос. Музыки здесь не было слышно.
На этом этаже деловито журчали и булькали краны в бальзамировочных,
жужжали электрические сушилки в косметических кабинетах. Эме
трудилась, как монахиня, сосредоточенно, бездумно и методично;
сначала мытье шампунем, потом бритье, потом маникюр. Она разделила
на пробор седые волосы, намылила каучуковые щеки и взялась за бритву;
потом подстригла ногти и проверила, нет ли заусениц. Затем она
подкатила столик, где стояли ее краски, кисти, кремы, и сосредоточенно,
затаив дыхание, приступила к самой ответственной фазе своего
творчества.