Раньше я просто лежала на траве
думала: как мне повезло, что я сюда попала работать. А теперь вы
думаете иначе?
- Нет, что вы, и теперь, конечно, так думаю. Каждое утро и весь
день, пока работаю. Просто по вечерам на меня что-то находит. Со
многими художниками так бывает. Наверно, и с поэтами тоже так бывает
иногда, правда?
- Хорошо, если бы вы рассказали мне о своей работе.
- Но вы же видели ее вчера.
- Я хотел сказать - о себе и о работе. Что побудило вас этим
заняться? Где вы учились? Занимало ли вас в детстве что-нибудь в этом
роде? Мне это было бы страшно интересно услышать.
- Я всегда интересовалась Искусством,- сказала она.- В
университете я даже выбрала Искусство как второй предмет на целый
семестр. Я бы взяла его как основной, да только отец разорился на
религии, вот мне и пришлось приобретать специальность.
- Разорился на религии?
- Да, на Истинном Евангелии. Поэтому меня и назвали Эме, в
честь Эме Макферсон. Когда отец разорился, он хотел поменять мне имя.
Мне тоже хотелось поменять, но это старое вроде как прилипло ко мне.
Мама всегда забывала, на какое имя мы его поменяли, и опять
придумывала новое. А уж как начнешь менять имена, то и не знаешь, на
чем остановиться. Нет-нет да и услышишь какое-нибудь новое, которое
звучит еще лучше. К тому же, знаете, честно говоря, бедная мама
страдала пьянством. Но потом мы всегда возвращались к Эме в
промежутках между разными этими модными именами, и в конце концов
Эме победило.
- А что еще вы изучали в колледже?
- Еще психологию и китайский язык. Китайский мне не очень-то
давался. Но это все, конечно, были второстепенные предметы - так, для
культурного уровня.
- Ясно. А какой же у вас был основной предмет?
- Косметика.
- О!
- Ну да, всякие там перманенты, массажи, парафиновые маски -
все, чем занимаются в салонах красоты. Но только, конечно, мы еще
изучали и историю, и теорию тоже. Я писала диплом на тему "Восточные
прически". Вот почему я и занималась китайским. Я думала, он мне
поможет, но он не помог. Зато по искусству и психологии у меня в
дипломе "отлично".
- И в это время, пока вы занимались искусством, психологией и
китайским языком, вы мечтали о покойницкой?
- Ну что вы, нисколько. Вам это, правда, интересно? Тогда я
расскажу, потому что это действительно довольно поэтическая история. Я
закончила колледж в сорок третьем году, и многие девушки из нашей
группы пошли работать на оборону, а меня это нисколько не
интересовало. Не потому, что я не патриотка, не люблю свою родину и
все такое. А просто я не увлекаюсь войной, вот и все. Теперь все не
увлекаются. Ну а я уже в сорок третьем не увлекалась. Поэтому я и стала
работать в Беверли-Уолдорф, в салоне красоты, а только и там нельзя
было от этой войны избавиться. Наши клиентки - они будто ничего
возвышеннее придумать не могли для разговора - все только про
бомбежки по квадратам. А одна там была хуже всех, ее звали миссис
Комсток. Она приходила каждую субботу утром волосы подсинивать и
укладывать, и я вроде бы ей угодила. Она всегда меня спрашивала. Никто
ей, кроме меня, не мог угодить, а только все равно она мне на чай больше
двадцати пяти центов не давала. У этой миссис Комсток один сын был в
Вашингтоне, а другой в Дели, внучка была в Италии да еще племянник
какая-то шишка по военной пропаганде, так что мне приходилось все про
них выслушивать, и я в конце концов стала бояться субботы больше всех
дней недели.
Никто
ей, кроме меня, не мог угодить, а только все равно она мне на чай больше
двадцати пяти центов не давала. У этой миссис Комсток один сын был в
Вашингтоне, а другой в Дели, внучка была в Италии да еще племянник
какая-то шишка по военной пропаганде, так что мне приходилось все про
них выслушивать, и я в конце концов стала бояться субботы больше всех
дней недели. Потом эта миссис Комсток заболела, но я и тогда еще от нее
не избавилась. Она посылала за мной, чтобы я ее на дому обслуживала,
тоже раз в неделю, но и дома она давала мне только двадцать пять центов
на чай и так же много говорила про войну, хотя уже не так связно. Так
вот, представляете, как я удивилась, когда в один прекрасный день
вызывает меня мистер Джебб, наш заведующий, и говорит: "Мисс
Танатогенос, мне даже неудобно вас об этом просить. Просто не знаю,
как вы на это посмотрите, но дело в том, что эта миссис Комсток - она
умерла, и тут пришел ее сын, который из Вашингтона, и он очень хочет,
чтобы вы уложили волосы миссис Комсток, как раньше. У них, кажется,
нет ее последних фотографий, и в "Шелестящем доле" никто не знает,
какую она носила прическу, а полковник Комсток не может ее описать
как следует. Вот я и подумал, мисс Танатогенос, что, может, вы окажете
такую любезность полковнику Комстоку и поедете в "Шелестящий дол",
чтобы причесать миссис Комсток, как просит полковник Комсток".
Ну, я просто не знала, что сказать. Я до этого никогда не видела
покойников - отец-то ведь ушел от матери, до того как он умер, если
только он вообще умер, а мать уехала на Восточное побережье его искать,
как раз когда я кончила колледж, и там она умерла. И я никогда не была в
"Шелестящем доле", потому что, с тех пор как мы разорились, мать
перешла в новую веру, а они вообще не признают, что смерть существует.
Так что я очень нервничала, когда в первый раз шла сюда. А когда
пришла, то все оказалось совсем по-другому, чем я ожидала. В общем, вы
сами видели, так что вы понимаете. Полковник Комсток пожал мне руку
и сказал: "Девушка, вы совершаете поистине прекрасный и благородный
поступок". И отвалил мне пятьдесят монет.
Потом меня повели в бальзамировочную, и там на столе в своем
свадебном платье лежала миссис Комсток. Никогда не забуду, как она
выглядела. Как преобразилась. Иначе это просто нельзя назвать. С тех
пор просто не счесть, сколько раз я имела удовольствие представлять
людям их Незабвенных, и в большинстве случаев они так и говорят: "Ах,
они совсем преобразились!" Конечно, она еще была бесцветная, и волосы
у нее были вроде бы как жидкие, она была такая белая-белая, будто воск,
и такая холодная, и молчала. И я сперва просто не решалась к ней
прикоснуться. А потом я помыла ей волосы шампунем, и посинила, как
обычно, и уложила так, как всегда ей укладывала, кругом кудряшки,
кудряшки, а там, где уже редкие, чуть взбила, вроде бы попушистее.
Потом, пока она сохла, косметичка стала ее подкрашивать. Она
разрешила мне смотреть, и мы с ней разговорились, и она мне сказала,
что у них как раз есть место младшей косметички, так что я сразу пошла к
себе в салон и подала мистеру Джеббу заявление, что ухожу. Это было
почти два года назад, и с тех пор я здесь.
- И не жалеете об этом?
- Ой, что вы, ни разу, ни вот столечко не жалела. А что я вам
сейчас насчет недолговечности произведений сказала, так это каждый
художник раньше или позже о своей работе так думает, правда? У вас так
разве не бывает?
- Они небось и платят вам здесь больше, чем в салоне красоты?
- Да, чуть больше.