-Хорошо,
довольно. - Он вздохнул и уставился в потолок.
- Ной...
- Да.
- У тебя есть карандаш и бумага?
- Есть.
- Пиши, я буду диктовать...
Ной сел застоливзяллисттонкойбелойбумагисизображением
гостиницы "Вид наморе",окруженнойпросторнымилужайкамиивысокими
деревьями. Ничего общего с действительностью это изображение не имело:на
бумаге отель выглядел подлинным райским уголком.
- "Израилю Аккерману,-сухимделовымтономначалДжекоб,-29,
Клостерштрассе, Гамбург, Германия".
- Но, отец... - начал было Ной.
- Пиши по-еврейски, - перебил Джекоб, - если не можешьпо-немецки.Он
не очень грамотный, но поймет.
- Слушаю, отец. - Ной не умел писать ни по-еврейски, ни по-немецки,но
не нашел нужным признаться в этом отцу.
- "Мой дорогой брат..." Написал?
- Да.
- "Мне стыдно, что я не написал тебе раньше, но тылегкоможешьсебе
представить, как я был занят. Вскоре после приезда в Америку..."Написал,
Ной?
- Да, - ответил Ной, нанося на бумагу ничего не означающие каракули.-
Написал.
- "Вскоре после приезда в Америку, - с усилием продолжал Джекоб, иего
низкий голос глухо звучал в сырой комнатушке, - я устроился в одну крупную
фирму. Я очень много работал (знаю, что ты мне не поверишь),именявсе
время продвигали с одного важного поста на другой. Черезполторагодая
стал самым ценным работником фирмы, а затем компаньоном ивскореженился
на дочери владельца фирмы фон Крамера, выходца изстариннойамериканской
семьи. Я понимаю, как тебе приятно будет узнать, что у меня пятеро сыновей
и две дочери - гордость и утешениепрестарелыхродителей.Мыживемна
покоевфешенебельномпригородеЛос-Анджелеса-большого,постоянно
залитогосолнцемгороданапобережьеТихогоокеана.Внашемдоме
четырнадцать комнат. По утрам я встаю не раньше половины десятого и каждый
день езжу в свой клуб, где провожу время за игрой в гольф. Яуверен,что
ты с интересом прочтешь все эти подробности..."
Ной почувствовал, что к его горлу подступает комок.Онопасался,что
расхохочется, едва откроет рот, и отец умрет под неудержимыйсмехсвоего
сына.
- Ной, - ворчливо спросил Джекоб, - ты все записываешь?
- Да, отец, - с трудом пробормотал Ной.
- "Правда, ты старший брат, - продолжал успокоенный Джекоб, - ипривык
давать советы. Но сейчаспонятия"старший"и"младший"потерялисвое
прежнее значение. Я много путешествовал и думаю, что некоторые моисоветы
будут для тебя полезны. Еврей ни на минуту не должензабывать,каксебя
вести. В мире так много людей, которых гложет зависть, и их становится все
больше. Взглянув на еврея,ониговорят:"Фи,каконсебядержитза
столом!" или: "А брильянты-то на его жене фальшивые!", или: "Как оншумно
ведет себя в театре!", или: "Весы-то у него в лавке с фокусом.
Онвсегда
обвешивает". Жить становится все труднее, и еврей должен вестисебятак,
словно жизнь всех остальных евреев зависит от каждогоегопоступка.Вот
почему есть он должен бесшумно, изящно орудуя ножом и вилкой; он не должен
позволять своей жене носить брильянты, особенно фальшивые; его весы должны
быть самыми точными в городе, а ходитьондолжен,какходитсолидный,
знающий себе ценучеловек..."Нет!-внезапноспохватилсястарик.-
Вычеркни все это, а то он еще рассердится.
Джекоб глубоко вздохнул и долго молчал. Казалось,онсовсемперестал
шевелиться, и Ной с беспокойством взглянул на него, но убедился, чтоотец
еще жив.
-"Дорогойбрат,-заговорилнаконецДжекобпрерывающимсяидо
неузнаваемости изменившимся, хриплым голосом, - все, что я написал тебе, -
ложь. Я жил отвратительно, всех обманывал и вогнал в могилу своюжену.У
меня только один сын, и нет никакой надежды, что из неговыйдеттолк.Я
банкрот, и все, о чем ты меня предупреждал, действительно сбылось..."
Он захлебнулся, попытался добавить еще что-то и умолк.Нойдотронулся
до груди отца, пытаясь услышать биение его сердца. Подсухой,сморщенной
шелушащейся кожей резко выступали хрупкие ребра. Сердце поднимиужене
билось.
Ной сложил руки отца на груди и закрыл ему глаза - он неразвиделв
кинофильмах, что именно так принято поступать.ЛицоДжекобасоткрытым
ртом было как живое, на нем застыло такое выражение, словноонсобирался
произнести речь. Ной большенеприкоснулсякотцу,оннезнал,что
полагается делать дальше в подобных случаях. Взглянув на лицо мертвого, он
понял, что испытывает чувство облегчения. Итак, все кончилось. Никогда уже
он не услышит властного голоса отца и никогда неувидитеготеатральных
жестов.
Ной прошелся покомнате,механическиотмечая,чтовнейосталось
ценного. Собственно, ценногонебылоничего.Двапоношенныхдовольно
безвкусных двубортных костюма,библиявкожаномпереплете,фотография
семилетнего Ноя нашотландскомпони,вставленнаявсеребрянуюрамку,
коробочка с булавкой для галстукаизапонкамиизстеклаиникеляда
перевязанный бечевкой потрепанный красный конверт.Нойобнаружилвнем
двадцать акций радиофирмы, обанкротившейся в 1927 году.
На дне шкафа Ной нашел картонную коробку. В ней лежал большой старинный
портретный фотоаппарат с сильным объективом, тщательно завернутый в мягкую
фланель. Это былаединственнаявещьвкомнате,скоторойобращались
любовно и заботливо. Ной мысленно поблагодарил отца за то,чтоонсумел
укрыть фотоаппарат от бдительного ока кредиторов. Теперь,кажется,можно
будетраздобытьденегнапохороны.Поглаживаяпотертуюкожуи
отполированнуюлинзуаппарата,Нойсначалаподумал,чтостоилобы,
пожалуй, оставить эту вещь у себя, как единственную память об отце, но тут
же понял, что не может позволить себе такую роскошь.