Учили нас в Школе и старому, позаимствованному от перворожденных, письму и новым буквицам, упрощенным лет двести назад при императоре Марциале Просветителе, который вознамерился обучить грамоте всех свободных граждан Империи. Пустая затея. Прежде всего жрецами в копья принятая. Умел я не только читать, но и писать. Скорописью и каллиграфически. Только как в этом признаваться? Боязно. Что она удумала? - Э... А,.. - потешно небось со стороны выглядело мое блеяние - в толпе раздались несколько смешков. - Умеет, умеет,.. - послышался из-за спин негромкий, но очень хорошо различимый в тишине голос. Ну, спасибо, братцы. Удружили! А действительно, чего со мной церемониться! Одиночка, без друзей, без приятелей. Ату его! Авось выкупим себе полдня жизни малой кровью. Делать нечего. Нужно признаваться - все равно отмолчаться уже не получится. Я кивнул, краешком глаза отмечая, как медленно образуется за моей спиной пустота. Довелось как-то наблюдать стаю каменных разрывающих подраненную метким куском породы товарку. Воистину, люди ничем не лучше. Всегда готовы вцепиться слабому в глотку, пнуть упавшего, бросить на произвол судьбы обреченного. А исключения, вроде Сотника, поднявшего оружие на родного брата во имя спасения совершенно чужих ему людей, только подтверждают общее правило. - Кличка! Мак Кехта не собиралась терять времени даром. Я ответил: - Молчун, - и тут же, непонятно зачем, перевел на старшую речь. - Эшт. Знание языка перворожденных произвело эффект. По лицу ранее невозмутимой сиды пробежало легкое, как предрассветный ветерок над гладью реки, удивление. И тут же скрылось за маской высокомерия. - Будешь головой, Эшт! Вот те и нате! Попал ты, Молчун, между грифоном и пещерным медведем. Теперь тебе одна дорога - к Сущему. Откажешься - бельт между глаз или, того чище, запорют насмерть для острастки остальных. Согласишься - найдут в отвале со сломанной шеей на следующее же утро после отъезда перворожденных. Скажут, туда и дорога предателю, прихвостню остроухой сволочи. Кто тогда о Гелке позаботится? Уж лучше пускай прямо сейчас прикончат. На миру и смерть красна, как говаривал учитель Кофон. Эх, Кофон, Кофон... В преданиях, который ты во множестве нам рассказывал, герои всегда побеждали. Когда силой духа, когда острой сталью. Жизнь показала - мало правды в старинных легендах. - Не буду. Слова отказа пробирались на волю с трудом, а выпорхнули, будто птички. И сразу легче стало. Да не просто полегчало, а наплевать на все захотелось. Словно душа отделилась уже заранее, не дожидаясь лютой расправы, от тела и вспорхнула ввысь, наблюдая со стороны охнувшую и зароптавшую неразборчиво толпу, седого дурака с кривыми плечами и заносящую плеть сиду. Медленно, как во сне (только там бывает - двигаешься эдаким жучком, угодившим в каплю сосновой живицы) плеть опустилась. Страха не было. Не было и вполне обычного и ожидаемого желания уклониться, а коль не получится, так хоть съежиться в комочек. Я только слегка прикрыл веки. Боль пришла не сразу. Вначале лопнула на плече недавно заштопанная и выстиранная Гелкой рубаха. На коже вздулся рубец, набряк багровым изнутри и рассыпался алыми бусинками. Я успел пожалеть одежку, в которой и полдня не походил, и тут... Давненько меня не пороли - успел отвыкнуть. Словно штырь в горне каленый в руку загнали с размаху. Закричать не закричал, хвала Сущему, не опозорился, а вот засычал сквозь стиснутые зубы не хуже рогатой гадюки. Тут же все вернулось на круги своя. Не парил возвышенный дух над бренной землей, а скособочился жалкий мужичонка перед гордой воительницей. - Ты будешь головой, салэх, - с нажимом повторила Мак Кехта. Унизительная кличка. В переводе со старшей речи "салэх" это мерзкий, грязный, вонючий. Емкое содержание в коротеньком словечке. Учитель Кофон подробно объяснял, что так назвали сиды первых встреченных ими людей. Диких необузданных наших предков, промышлявших охотой и собирательством кореньев.
Кулак с плетью вновь медленно поднялся, не торопясь, впрочем, наносить удар. Так учат собак и лошадей. Подчинишься - избегнешь наказания и связанной с ним боли. А кто мы, люди, собственно, для перворожденных? Вырвавшееся из-под хозяйского присмотра зверье. Зачастую мы сами даем им повод уверовать в это еще крепче. Но только не в этот раз... - Нет, феанни, не буду. Верно говорят знатоки: самый болючий из ударов - первый. Человек равно быстро привыкает, что к хорошему, что к плохому. На второй, на третий раз ощущения притупляются. Я даже умудрился не зашипеть повторно. Только поднес запястья к лицу, прикрывая глаза. - Я научу тебя повиновению, салэх! Видать, в детстве мечтала зверюшек учить, да жизнь не заладилась. - Нет, феанни. В моей жизни и смерти ты вольна по праву сильного. Но душе моей только я хозяин. А теперь: хочешь - режь, хочешь - так ешь... Яркие смарагды очей потемнели от вырвавшегося на волю давно сдерживаемого бешенства. Пальцы зашарили по поясу в поисках рукоятки корда. - Ах ты!!! Ну, что, Молчун, жил сикось-накось, так хоть помри, как положено сыну... А впрочем, какое кому дело, чей я сын? Как положено умирать человеку, уважающему себя. Мак Кехта наконец-то нащупала кинжал. Потянула... Узкая ладонь в кожаной черной перчатке накрыла ее кисть. Толкнула клинок на место. Этлен? Телохранитель без малейшего усилия удерживал руку рассвирепевшей воительницы. Качая головой, произнес укоризненно: - Феанни... Сида оскалилась, как дикая кошка. Сейчас укажет дерзкому слуге, где его место. - Нет! Не трогайте его!!! От звонкого крика зазвенело в ушах. Гелка рыжим растрепанным вихрем ворвалась между нами. Из косы выбивались пряди. Голос прерывался - видно, что бежала почти от самого дома. Нарочно что ли кто-то надоумил? Хорошо хоть сапожки надела. Иначе ноги в кровь по нашим камням постесывала бы. Четыре самострела враз глянули на нас. Этлен, попытавшийся при первых признаках переполоха отправить Мак Кехту к себе за спину, поднял руку успокаивающим жестом. Трудно поверить, но старик-сид улыбался. Одними глазами, но улыбался. Сида открывала-закрывала рот, как снятый с крючка шелеспер. Она даже про корд позабыла от изумления. Кто мог ожидать такого поворота? Мне вспомнилось далекое детство - еще до Школы - и как опешил сопровождавший меня повсюду огромный пес боевой пригорской породы, когда сунул нос в кусты и наткнулся на защищающую выводок утку-черношейку. Но пса было кому успокоить и отозвать, а если лопнет непрочное терпение перворожденной... Не дам я тогда за наши с Гелкой жизни и куска обманки. - Не трожь его! - продолжала кричать девка, ошалев от собственной смелости. - Он хороший, добрый! А вы!.. Да он сам-один вашего хоронил! А ты плеткой!.. Ну вот, сейчас наговорит невесть чего - точно корд в бок схлопочет. Да и мне тогда не жить - зубами сиде в горло вцеплюсь. Я тихонько взял Гелку за плечи и потянул назад. Кажется, что-то шептал успокаивающее, хоть самого впору водой отливать было. - Погоди, - вдруг дрожащим голосом выговорила Мак Кехта (от чего он дрожит - от гнева, от презрения?). - Пусть говорит. Только, пожалуй, не в состоянии Гелка сказать что-нибудь связное. - Пусть говорит! Привыкла сида повелевать. Как еще ножкой не топнула. Странное дело - ладонь ее соскользнула с эфеса и Этлен, похоже, теперь не удерживал, а заботливо поддерживал воительницу. - Что говорить, феанни? - мне хотелось верить, что противная слабость не так уж и заметна в голосе. Уверенность в себе еще не вернулась, но черные крылья ужаса, застилающие глаза, отступали. Прежде, чем Мак Кехта ответила, телохранитель взмахнул рукой: - Лойг, Дубтах! - двое молодых сидов шагнули к нам, опуская самострелы. Гелка ойкнула - куда только подевалась ее недавняя храбрость - и разрыдалась, уткнувшись носом в мою рубаху.