А
она напугалась: такое свирепое исступление было написано на лице Микеланджело, когда он водил карандашом по бумаге. На ее щеках цвета слоновой
кости пятнами вспыхнул румянец.
Микеланджело почувствовал, с каким острым любопытством она посмотрела на него, дышать ему стало трудно. На секунду он подумал, что она хочет
заговорить с ним. Но она лишь облизала свои бледные губы, затем с трепетной дрожью ресниц отвела от него взгляд и шагнула, догоняя отца.
Лоренцо обнял девушку за талию. Они медленно двинулись к фонтану, обогнули его и потом исчезли в воротах.
– Кто это был? – спросил Микеланджело у Торриджани.
– Ты что, болван, не знаешь? Лоренцо Великолепный!
– Да нет же, я говорю – кто эта девушка?
– Девушка? О, Контессина. Его дочь. Единственная дочь, которая у него осталась.
– Контессина? «Маленькая графиня»?
– Да, именно. Всех своих других дочерей Лоренцо называл «контессиной» в шутку. А когда родилась эта худышка, он ее и в самом деле окрестил
Контессиной. Что тебя, собственно, интересует?
– Ничего, ровным счетом ничего.
3
Разрешения на то, чтобы Микеланджело поступил в Сады Медичи, Лодовико так никогда и не дал. Хотя все слышали, что Микеланджело оставил
Гирландайо и начал заниматься скульптурой, дома открыто признать этот факт не желали и делали вид, будто ничего не случилось. К тому же мальчика
в семье видели редко – он уходил из дому на рассвете, пока все еще спали, а мачеха была на рынке, и возвращался ровно в двенадцать, когда
Лукреция ставила на стол жареную говядину или утку. После обеда он работал в Садах дотемна и брел домой, стараясь задержаться где только можно,
чтобы дома к его приходу все уже легли спать: обычно лишь брат Буонаррото, лежа в кровати, дожидался его и расспрашивал о всяких новостях да в
кухне сидела бабушка – она кормила его скудным ужином.
– Ты совсем вырос из своих рубашек, Микеланджело, – говорила монна Алессандра. – И чулки у тебя изорвались. Твои отец говорит, что, раз ты не
зарабатываешь… ну да бог с ним. Вот я отложила немного денег. Купи, что тебе надо.
Он шутливо целовал ее в морщинистую щеку; они любили друг друга, по оба не очень то умели выразить эту любовь.
Нетребовательный по натуре, Микеланджело был совершенно равнодушен к одежде.
– Скоро я начну рубить камень и буду весь в пыли, с головы до ног. Никто и не разглядит, что на мне надето.
Бабушка оценила гордость внука и вновь упрятала монеты в кошелек.
– Ну, как хочешь. Эти деньги всегда будут твои.
Граначчи не считал нужным вставать рано утром и возвращаться с работы поздно вечером; получалось так, что он теперь гулял по улицам с
Микеланджело только в полдень. Настроение у Граначчи было самое скверное; он шагал, сильно сутулясь, и казался выше своего младшего друга всего
на дюйм или на два.
– Ох, какая холодная и липкая эта глина! – жаловался он. – Я ненавижу ее. Я стараюсь лепить как можно хуже; надеюсь, Бертольдо не допустит меня
до работы по камню. Десять раз приступал я к граниту, и всегда молоток словно бил прямо по мне, а не по камню.
– Граначчи, милый, а ты берись за мрамор, мрамор прекрасно поддается удару, – утешал его Микеланджело. – Мрамор очень чуток. А гранит – это
вроде черствого хлеба. Подожди, придет время, и ты будешь работать по мрамору: пальцы в него погружаются, словно в тесто.
Граначчи с удивлением посмотрел на приятеля:
– Ты всегда тверд и сух, как кремень, но стоит тебе заговорить о мраморе – и ты поэт!
Теперь Микеланджело с головой ушел в рисование, Одно из первых поучений, с которым обратился к нему Бертольдо, звучало так:
– Если ты у нас не будешь работать над рисунком – знай, ты погибнешь.
Прошу тебя, каждый день, как приходишь сюда, рисуй свою левую руку, потом
снимай башмаки и рисуй ноги; это очень помогает брать нужный ракурс.
– А что вы скажете, если я нарисую и правую руку?
– Еще один остряк в нашей компании, – весело отозвался Бертольдо, приняв слова Микеланджело за шутку.
Микеланджело с равной легкостью и уверенностью работал, держа молоток то в правой, то в левой руке, уже в те времена, когда тесал светлый камень
у Тополино. Теперь, нарисовав в разных положениях левую руку, он стал рисовать левой правую – сначала ладонь, потом тыльную сторону кисти, с
вытянутыми пальцами.
Однажды, проходя мимо стола, Бертольдо взял у Микеланджело лист, который тот заполнил множеством набегающих друг на друга рисунков.
– Что ж, какое вино в бочку нальешь, такое из нее и вытечет. Ведь это я тебя подзадорил, – мягко заметил он.
– А я не в обиде. Гляньте, где я рисовал правой, где левой – не отличишь.
Пользуясь влиянием Лоренцо, натурщиков для работы учеников брали в любом квартале Флоренции: тут были ученые в черном бархате; солдаты с бычьими
шеями, широкими лбами и густыми дугообразными бровями; головорезы и бандиты; жители деревень, приехавшие в город; плешивые старцы с крючковатыми
носами и костлявыми подбородками; монахи в черных капюшонах, из под которых выбивались седые волосы; флорентинские юноши, красавцы и модники, –
у них были греческие, идущие прямо от надбровья носы, кудрявые, по плечи, волосы, круглые пустые глаза; красильщики шерсти с запачканными
руками; грязные, с мозолями на огрубелых ладонях, торговцы скобяным товаром; силачи носильщики; дородные кухарки; знатные господа в красных и
белых шелках, унизанных жемчугом; гибкие подростки в фиолетовом; полнощекие младенцы, с которых лепили и рисовали путти .
Однажды, когда Бертольдо свирепо раскритиковал нарисованный Микеланджело торс, тот хмуро заметил:
– Разве можно рисовать, глядя на человека только снаружи? Что выпирает из под кожи, лишь то мы и видим. Если бы мы могли изучить человеческое
тело внутри: кости, мускулы… Пока не знаешь внутренностей, кишок и крови, не знаешь человека. А я внутрь тела ни разу не заглядывал.
– Вот дьявол! – тихо выругался Бертольдо. – Вскрывать покойников разрешается только врачам и то в один единственный день в году, перед лицом
городского совета. Иначе это расценивается во Флоренции как тягчайшее преступление. Лучше выкинь такие мысли из головы.
– Выкинуть не могу, хотя молчать буду. Никогда мне не изваять человеческое тело точно и верно, если я не посмотрю, как оно устроено внутри.
– Даже греки не вскрывали покойников, хотя у ник не было церкви, которая это запрещает. И Донателло не нуждался в рассечении тел, но знал
человека великолепно. Неужто ты хочешь стать лучшим скульптором, чем Фидий и Донателло?
– Лучшим – не хочу. А непохожим на них – хочу.
Микеланджело еще не видал, чтобы Бертольдо так волновался. Мальчик притронулся к высохшей руке старика, моля его успокоиться.
Несмотря на подобные споры, они стали большими друзьями. Пока остальные ученики лепили из глины или рубили камень, Бертольдо уводил Микеланджело
в павильон и часами наблюдал за его работой: тот в это время копировал египетские амулеты, греческие медальоны, древнеримские монеты. Бертольдо
брал в руки то одну драгоценную вещь, то другую и объяснял Микеланджело, чего хотели добиться старинные мастера.
К своему удивлению, Микеланджело завоевал и горячую привязанность Торриджани: тот уже придвинул свой рабочий стол вплотную к столу Микеланджело.
Торриджани покорял своим обаянием – Микеланджело был ошеломлен, очарован, потрясен знаками его внимания, его веселыми шутками.