– Микеланджело, я перед тобой в трудном положении: что бы я ни сказал, ты можешь подумать, что я говорю это из зависти или обиды. Но я должен
предостеречь тебя. С Торриджани бывало это и раньше.
– Что бывало?
– Расточал свою любовь, пленял кого нибудь без остатка, а потом впадал в ярость и резко рвал все отношения, если на горизонте появлялся кто то
другой, кого можно было увлечь и очаровать. Торриджани нуждается в поклонниках, в поклонниках ты у пего и ходишь. Пожалуйста, не думай, что он
тебя любит.
Бертольдо оказался не столь мягким. Когда он увидел рисунок, в котором Микеланджело подражал только что закопченному этюду Торриджани, он
изорвал его на сотню мелких клочков.
– Стоит только походить с калекой хотя бы год, как сам начинаешь прихрамывать. Передвинь свой стол на то место, где он стоял прежде!
7
Бертольдо понимал, что терпение Микеланджело вот вот лопнет. Он положил свою хрупкую, как осенним лист, руку мальчику на плечо и сказал:
– Итак, приступим к скульптуре.
Микеланджело закрыл лицо ладонями, его янтарного цвета глаза горели, на лбу проступили капли пота. Внезапная радость, боль и горечь слились в
едином ощущении, от которого колотилось сердце и дрожали руки.
– А теперь зададим себе вопрос: что такое скульптура? – назидательным тоном произнес Бертольдо. – Это искусство отсечь, убрать все лишнее с
взятого материала а свести его к той форме, которая возникла в воображении художника.
– Убрать с помощью молотка и резца! – воскликнул Микеланджело, стряхивая с себя оцепенение.
– Или добавить какую то долю материала еще, как это мы делаем при лепке из глины или воска, накладывая их часть за частью.
Микеланджело энергично замотал головой:
– Это не для меня. Я хочу работать прямо на мраморе. Я хочу работать, как работали греки, высекая сразу из камня.
Бертольдо криво улыбнулся.
– Благородное стремление. Но чтобы итальянец достиг того, что делали древние греки, потребуется еще много времени. Первым делом ты должен
научиться лепить из глины и воска. До тех пор, пока ты не овладеешь методом добавления, нельзя прибегать к методу усекновения.
– И никакого камня?
– Никакого камня. Восковые модели должны быть у тебя не больше двенадцати дюймов высоты. Я уже велел Граначчи закупить для тебя воска – вот он,
посмотри. Чтобы сделать его более податливым, мы добавляем в него немного животного жира. Вот так. С другой стороны, для прочности и вязкости
надо добавить еще и скипидара. Тебе ясно?
Пока воск растапливался, Бертольдо показал мальчику, как делать из проволоки и деревянных планок каркас, потом, когда воск остыл, он научил его
раскатывать воск в шарики. Вот уже готов и каркас. Микеланджело начал накладывать на него воск, желая убедиться, насколько точно можно
воспроизвести плоский рисунок в трехмерной фигуре.
Ведь именно в этом и заключалось то чудо, о котором он когда то кричал на ступенях Собора. Именно это он имел в виду, когда утверждал в споре с
друзьями превосходство скульптуры над живописью. Истинные цели скульптора – глубина, округлость, размер; обо всем этом живописец может только
намекнуть, прибегая к иллюзорной перспективе. В распоряжении скульптора твердый, ощутимый мир реальности; никто не может шагнуть в глубь его
рисунка, но любому и каждому доступно обойти вокруг его изваяния и оценить его со всех сторон.
– Это значит, что изваяние должно быть совершенно не только спереди, но с любой точки обзора, – говорил Бертольдо. – А отсюда вытекает, что
любое произведение скульптуры создается как бы не один раз, а триста шестьдесят раз, потому что при изменении точки обзора хотя бы на один
градус оно уже становится словно бы другим, новым изваянием.
Микеланджело был заворожен; проникая в его сознание, слова Бертольдо жгли, будто пламя.
– Понимаю.
Он взял в ладони воск и почувствовал его теплоту; для рук, которые жаждали камня, катышек воска не мог быть приятным. Но наставления Бертольдо
побудили Микеланджело задуматься, может ли он вылепить голову, торс или всю фигуру так, чтобы она в какой то мере передавала рисунок. Задача
была не из легких.
– Но чем скорее я начну, – сказал он себе, – тем скорее кончу.
Плотно облепив каркас воском, Микеланджело, как приказал ему Бертольдо, стал действовать металлическими и костяными инструментами. Добившись
грубого приближения к замыслу, он начал отделывать модель своими крепкими пальцами. Статуэтка обрела какую то, правдоподобность и печать
неуклюжей силы.
– Но в ней нет и тени изящества! – возмутился Бертольдо. – Помимо того, здесь полностью отсутствует портретное сходство.
– Я не делаю портрета, – ворчливо говорил Микеланджело: указания Бертольдо он впитывал, как сухая губка, брошенная в Арно, но все, что пахло
критикой, возбуждало в нем строптивость.
– Тебе придется Делать портреты.
– Могу я сказать откровенно?
– А к чему бы тебе кривить душой?
– Черт с ними, с портретами. Я их, видно, не полюблю никогда.
– «Никогда» в твоем возрасте гораздо дольше, чем в моем. Если ты подыхаешь с голода, а герцог Миланский просит тебя отлить свой портрет в виде
бронзового медальона…
Микеланджело вспыхнул:
– Я еще не дошел до такой нищеты.
Бертольдо настаивал на своем. Он толковал ученику о выразительности и изяществе, о силе и равновесии. О взаимосвязанности тола и головы: если у
фигуры голова старика, то и руки, корпус, бедра и ноги должны быть тоже как у старика. Пели же у изваяния голова молодого человека, то надо
стараться придать фигуре округлость, мягкость и привлекательность, а складки одежды расположить таким образом, чтобы под ними чувствовалось
юное, крепкое тело. Волосы и бороду следует отделывать всегда с особенной тщательностью.
Баччио был коноводом во всяких проказах. Нападала ли скука и уныние на Торриджани, рвался ли вдруг, изнывая от тоски, в свое Ареццо уставший
Сансовино, требовал ли в раздражении дать ему в руки уже не воск, а глину Микеланджело, или Бертольдо отчитывал Рустичи за то, что тот рисует
лошадей, когда следует рисовать специально приглашенного натурщика, или у Граначчи раскалывалась голова от боли, когда кругом беспрестанно
стучали молотками, или Бертольдо заходился в кашле и жалобно говорил, что он был бы избавлен от многих страданий, если бы умер до своего прихода
в Сады, – всегда в такие минуты Баччио спешил на выручку и спасал положение своими неистощимыми шутками, почерпнутыми в винных лавках и
непотребных притонах.
– Маэстро, слыхали ли вы историю, как купец жаловался на дороговизну платьев, которые он покупал жене? «Каждый раз, когда я ложусь с тобой
спать, это обходится мне в одно скудо золотом». А молодая жена ему отвечает: «Если ты будешь спать со мной чаще, это будет обходиться тебе
каждую ночь гораздо дешевле».
– Нет, я держу его в Садах не в качестве клоуна, – оправдывался перед учениками Бертольдо. – У него есть проблески таланта, и он очень
понятливый. Он, как и все остальные в Садах, твердо решил посвятить себя искусству. Он только не любит учиться, думает об одних удовольствиях.
Но он еще излечится от этого. Брат его, монах доминиканец, ведет исключительно строгий образ жизни; может быть, потому то Баччио такой
распущенный.