– И, однако, линии обозначены четко, – сказал Лоренцо. – Это называют «след железа»: инструмент сам собой делает круговое движение, воспроизводя
рисунок волос.
– Камнерезы называют это «длинный ход», – заметил мальчик.
– У Мино была тонкая душа, – продолжал Лоренцо. – Техника у него отнюдь не подменяла чувство. Но этот бюст отца – первый мраморный портрет,
который был изваян за всю историю Флоренции.
– Первый! Ну и смельчак же этот Мино!
Затем последовала секунда молчания, и вдруг лицо Микеланджело залилось пунцовой краской. Сгибаясь в пояснице, он неуклюже поклонился.
– Я забыл приветствовать вас, мессере. Меня взволновала скульптура, и я тут же начал трещать, как сорока.
Лоренцо приподнял руку.
– Я прощаю тебя. Сколько тебе лет, Микеланджело?
– Пятнадцать.
– Кто твой отец?
– Лодовико ди Лионардо Буонарроти Симони.
– Слыхал это имя.
Лоренцо открыл стол, достал из него пергаментную папку и вынул из нее, раскладывая на столе, десятка три рисунков. Микеланджело не верил своим
глазам.
– Да ведь эти рисунки… мои.
– Именно так.
– Бертольдо мне сказал, что он уничтожил их.
Лоренцо слегка наклонился над столом, чтобы взглянуть в глаза мальчику.
– Мы ставили на твоем пути немало препятствий, Микеланджело. Бертольдо – тяжелый по натуре человек, он постоянно придирается и редко хвалит, еще
реже что либо обещает. Мы просто хотели убедиться… крепок ли ты в кости. Нам было ясно, что ты с талантом, но мы не знали, есть ли у тебя
упорство. Бели бы ты покинул нас из за того, что тебя обходили похвалой и не платили никаких денег…
В чудесной комнате, пропитанной запахом пергаментных свитков, кожаных переплетов и свежеотпечатанных страниц, наступила тишина. Микеланджело
блуждал взглядом по стенам и полкам, видел надписи на дюжине языков, ничего не разбирая в них. С чувством отчаяния Он стиснул зубы, язык у него
словно прирос к небу.
Лоренцо поднялся из за стола и стал сбоку от мальчика.
– Микеланджело, у тебя есть задатки ваятеля. Мы с Бертольдо убеждены, что ты способен стать наследником Орканьи, Гиберти и Донателло.
Мальчик молчал.
– Я хотел бы, чтобы ты переехал к нам и жил в моем дворце. Как член семейства. Отныне тебе надо сосредоточиться только на скульптуре.
– Больше всего я люблю работать с мрамором.
Лоренцо усмехнулся:
– Никаких благодарностей, никакой радости по поводу переезда во дворец Медичи. Только и речи, что о твоей любви к мрамору.
– Разве не поэтому вы и пригласили меня?
– Разумеется. Можешь ли ты привести ко мне отца?
– Хоть завтра. Как я вас должен называть?
– Как тебе хочется.
– Только не Великолепный.
– Почему же?
– Какой смысл в комплименте, который можно слышать днем и ночью…
– …из уст льстецов?
– Я не говорю этого.
– Как ты меня называешь мысленно?
– Лоренцо.
– Ты произносишь это с любовью.
– Так я чувствую.
– Не спрашивай меня в будущем, чем именно ты должен заниматься. Я склонен ожидать от тебя неожиданного.
Граначчи снова вызвался замолвить за друга слово перед Лодовико. Тот никак не мог уразуметь, о чем Граначчи хлопочет.
– Граначчи, ты толкаешь моего сына в пропасть.
– Дворец Медичи – отнюдь не пропасть, мессер Буонарроти; говорят, это самый прекрасный дворец в Европе.
– Ну, а что это значит – каменотес в прекрасном дворце? Он там будет все равно что грум.
– Микеланджело не каменотес. Он скульптор.
– Ничего не значит. На каких условиях поступает он во дворец?
– Вы не совсем понимаете, мессере; жалованья платить ему не будут.
– Не будут платить жалованья! Значит, еще год пропадает.
– Великолепный пригласил Микеланджело жить у него во дворце. Микеланджело будет там на положении члена семейства. Он будет есть за одним столом
с великими мира сего…
– Кто ест за одним столом с великими, тому рано или поздно выбьют глаз вишневой косточкой!
– Он будет набираться знаний в Платоновской академии, у самых мудрых ученых Италии, – невозмутимо продолжал Граначчи. – И он получит для работы
мрамор.
– Мрамор, – простонал Лодовико, как будто это слово означало проклятие.
– Вы не можете отказаться и не пойти разговаривать с Великолепным.
– Я, конечно, пойду, – согласился Лодовико. – Что мне остается делать? Но не нравится мне это, ох, как не нравится.
Во дворце, когда отец стоял перед Лоренцо бок о бок с сыном, он показался Микеланджело смиренным, почти жалким. И Микеланджело было больно за
него.
– Буонарроти Симони, нам хотелось бы, чтобы Микеланджело жил с нами здесь и стал скульптором. Он будет обеспечен у нас буквально всем. Согласны
ли вы отдать мальчика?
– Мессере Великолепный, я не мыслю возможности отказать вам, – ответил Лодовико и низко поклонился. – Не только Микеланджело, но все мы душой и
телом в вашей воле, ваше великолепие.
– Хорошо. Чем вы занимаетесь?
– Я никогда не занимался ни ремеслом, ни торговлей. Я жил на свои скудные доходы с небольших имений, которые мне оставили предки.
– Тогда воспользуйтесь моей помощью. Подумайте, нет ли чего нибудь такого, что я могу для вас сделать. Я буду отстаивать ваши интересы во
Флоренции всеми своими силами.
Лодовико посмотрел сначала на сына, потом куда то в сторону.
– Я ничего не умею, я умею лишь читать и писать. В таможне только что скончался один из компаньонов Марко Пуччи, и я был бы рад занять его
место.
– В таможне! Да ведь там платят всего восемь скуди в месяц.
– Насколько я понимаю, такой пост мне будет вполне по силам.
Лоренцо вскинул руки и замахал ими, словно стряхивал с пальцев воду.
– Я ожидал, что вы запросите значительно больше. Но если вы хотите сделаться компаньоном Марко Пуччи – что ж, вы будете им.
И он повернулся к Микеланджело, который стоял, закусив губы. Теплая улыбка озарила его грубоватое смуглое лицо.
– Сегодня исполнилось шестьдесят лет с того дня, как мой дед Козимо пригласил в свой дом Донателло, чтобы изваять большую бронзовую статую
Давида.
Часть третья
«Дворец»
1
Паж провел его по парадной лестнице в коридор, а потом в покои, выходившие окнами на главный двор. Паж постучал в дверь. Ее отворил Бертольдо.
– Рад тебя видеть, Микеланджело, в своем убежище. Великолепный полагает, что дни мои сочтены и поэтому мае надлежит заниматься с тобой даже в те
часы, когда я сплю.
Комната, в которой оказался теперь Микеланджело, имела форму буквы Г и как бы распадалась на две половины. Здесь были две деревянные кровати с
белыми нарядными одеялами, поверх которых стлались красные, в ногах у каждой кровати стоял сундук. Кровать Бертольдо помещалась в длинной части
буквы Г; над изголовьем ее, покрывая стены, пестрели шпалеры с изображеньями дворца Синьории. На сгибе буквы Г, с внутренней стороны, возвышался
большой поставец: он был наполнен книгами Бертольдо, включая его собственные сочинения по кулинарии, переплетенные в свиную кожу, тут же
хранились бронзовые подсвечники, работать над которыми он помогал Донателло, и восковые и глиняные модели большинства его скульптур.