Ты сам увидишь, когда поживешь с нами побольше.
Речная рыба сменилась жарким. Микеланджело даже не ощущал вкуса пищи, взгляд его был теперь прикован к Лоренцо, который разговаривал то с одним
из своих гостей, то с другим.
– Неужели Великолепный ведет деловые переговоры все время, пока тянется обед?
– Нет, ему просто нравятся эти люди, нравится шум, болтовня и шутки. Но в то же время в голове у него тысяча замыслов, тысяча дел, и, когда он
кончает обед и выходит из за стола, все эти дела оказываются уже решенными.
Слуги у подъемников приняли молочных поросят, зажаренных на вертеле, – в пасть каждому поросенку был вставлен цветок розмарина. Появился певец
импровизатор с лирой; перебирая струны, он мастерски пел песню за песней, в которых в язвительном тоне говорилось о самых свежих новостях и
событиях, о слухах и сплетнях.
После десерта гости вышли прогуляться в просторный зал. Контессина взяла Микеланджело под руку.
– Понимаешь ли ты, что это значит – быть другом? – спросила она.
– Мне старался растолковать это Граначчи.
– У Медичи все друзья, все, кто угодно, – и вместе с тем нет ни одного друга, – тихо сказала она.
2
На следующее утро Микеланджело вышел из дворца вместе с Бертольдо. Воздух был чудесен, небо нежно голубело, камни мостовых напоминали
расплавленное золото, словно впитали в себя все флорентинское солнце. Вдали, на холмах Фьезоле, каждый кипарис, каждая вилла и монастырь четко
рисовались на серовато зеленом фоне сливовых рощ и виноградников. Учитель и ученик прошли в дальний угол Садов, где хранились запасные глыбы
мрамора. Этот глухой угол был похож на старинное кладбище, мраморные блоки казались здесь поверженными, побелевшими от солнца надгробьями.
Когда Бертольдо заговорил, в его бледно голубых глазах проглянула робость.
– Что верно, то верно: я не великий ваятель по мрамору. Но, может быть, обучая тебя, я стану великим учителем.
– Ах, какой чудесный кусок мяса! – пылко воскликнул Микеланджело.
Услышав это излюбленное среди рабочих каменоломен выражение, Бертольдо улыбнулся.
– Фигура, которую ты хочешь высечь, зависит от выбранного блока. Ты должен прежде убедиться, подходящее ли в нем зерно; для этого надо сделать
несколько ударов резцом и посмотреть осколки. А чтобы узнать, как идут в блоке жилы, плесни на него воды и вглядись, как она растечется.
Крошечные темные пятна на мраморе, пусть даже на самом хорошем, – это вкрапления железа. Если ты ударишь по железной жиле, ты сразу же
почувствуешь, потому что она гораздо тверже, чем вся остальная глыба; железо инструмента тут натыкается на железо, которым прошит камень.
– Прямо зубы ломит, когда подумаешь об этом.
– Каждый раз, когда ты врезаешься шпунтом в мрамор, ты давишь в нем кристаллы. Помятый кристалл – это мертвый кристалл. А мертвые кристаллы
губят статую. Ты должен научиться рубить мрамор так, чтобы не разрушать кристаллы.
– Когда я буду учиться? Сейчас?
– Да нет же, потом. Еще успеешь.
Бертольдо рассказывал Микеланджело и о воздушных пузырьках, которые бывают в глыбе мрамора и в результате выветривания становятся пустотами.
Снаружи их не распознаешь – нужен известный навык, чтобы угадать, есть они в камне или нет. Это все равно что выбрать яблоко: знаток сразу
скажет, что яблоко цельное, без пустот, если оно ровно круглится и поверхность у него гладкая, ничем не попорченная, а гнилое яблоко всегда
будет с ямками, безупречной круглоты у него нет.
– С мрамором надо обращаться как с человеком: прежде чем начать дело, следует постигнуть его существо, как бы влезть к нему внутрь.
– С мрамором надо обращаться как с человеком: прежде чем начать дело, следует постигнуть его существо, как бы влезть к нему внутрь. Если ты весь
изъеден, полон таких воздушных пузырьков, я зря на тебя трачу время.
Микеланджело скорчил озорную мальчишескую гримасу, но Бертольдо не обратил на это внимания, а направился в сарай и принес оттуда набор
инструментов.
– Вот это эакольник. Им устраняют в блоке все лишнее. А вот троянка и скарпель – ими уже высекается форма.
Бертольдо тут же объяснил, что, даже освобождая блок от лишнего материала, работать надо ровными, ритмичными ударами и ссекать камень сразу со
всех сторон, по окружности. Сам он никогда не работал над какой нибудь одной деталью, а одновременно над всем изваянием, добиваясь впечатления
целостности. Понятно ли это Микеланджело?
– Будет понятно, как только вы оставите меня наедине с этим мрамором. Меня больше учат руки, чем уши.
– Ну, тогда бросай свои восковые модели. Твой Фавн недурен, но ты высек его вслепую, благодаря одной интуиции. Чтобы достигнуть серьезных
результатов, надо знать, что и как ты делаешь.
Скульптурная мастерская в Садах была в то же время кузницей и столярной. Здесь, громоздясь по всем углам, хранились брусья, балки, клинья,
деревянные коалы, рамы, пилы, молотки, стамески. Пол, для прочности упора, был зацементирован. Рядом с горном стояли бруски недавно привезенного
шведского железа: Граначчи закупил их только вчера с тем, чтобы Микеланджело мог изготовить себе полный набор резцов.
Бертольдо велел ему разжечь в горне огонь: на дрова здесь шел каштан – из каштана получался лучший уголь, дающий ровный и сильный жар.
– А я знаю, как закалять инструменты для работы со светлым камнем, – сказал Микеланджело. – Меня научили Тополино.
Когда огонь разгорелся, Микеланджело, чтобы усилить тягу, тронул крышку вентилятора, в котором вращалось металлическое колесико.
– Достаточно, – командовал Бертольдо. – Постучи ка этими шведскими брусками друг о друга, и ты убедишься, что они звенят, как колокол.
Бруски оказались великолепными, за исключением одного, который тут же отбросили. Огонь в горне запылал вовсю, и Микеланджело начал делать свой
первый набор инструментов. Он хорошо помнил: «Тот, кто не сам готовит себе инструмент, тот не сам высекает и статую». Время летело незаметно. Ни
Бертольдо, ни Микеланджело не прерывали работу даже на обед. Только когда наступили сумерки, Бертольдо почувствовал, что он очень утомлен; лицо
его сделалось пепельно серым. Он пошатнулся, чуть было не упал, но Микеланджело подхватил его на руки и отнес в павильон. Бертольдо показался
ему удивительно легким, легче брусочка шведского железа, который они ковали. Дотащив учителя до павильона, Микеланджело бережно усадил его в
кресло.
– Ну зачем я позволил вам столько работать? – упрекал он себя.
На худых щеках Бертольдо появился слабый румянец.
– Мало уметь обращаться с мрамором; надо, чтобы в твою кровь и плоть вошло и железо.
Утром Микеланджело поднялся затемно и, стараясь не разбудить Бертольдо, потихоньку вышел на улицу: ему хотелось прийти в Сады на рассвете. Он
знал, что только первые утренние лучи солнца заставляют мрамор рассказать о себе всю правду. Пронизывая мрамор, они делают его почти прозрачным:
безжалостно раскрываются и проступают все его жилы, все полости, все пороки. Чего не выявит в камне испытующее раннее солнце, того не разгадать
уже ни днем, ни вечером.
Он переходил от глыбы к глыбе, постукивал по ним молотком. Хорошие, без пороков, блоки звенели, как колокол, блоки с изъяном издавали глухой
звук.