Микеланджело и Бертольдо явились к обеду почти первыми. Задержавшись на секунду у двери, Микеланджело увидел Лоренцо, по правую руку от него
Контессину, а по левую – какого то флорентинского купца.
– А, Микеланджело! – сказал, заметив его, Лоренцо. – Проходи и садись подле нас. Места тут заранее не распределяются; кто первым придет, тот
ближе и садится, – было б свободное место.
Контессина тронула рукой соседний стул, приглашая Микеланджело сесть рядом с нею. Он сел, взгляд его сразу же был привлечен великолепными
столовыми приборами: здесь были граненые хрустальные бокалы с золотой каемкой, серебряные блюда с флорентийскими золотыми лилиями, серебряные
ножи, серебряные ложки с родовым гербом Медичи – шесть шаров, расположенных друг под другом: три, два и один. Едва Микеланджело успел учтиво
поздороваться с Лоренцо, как дворцовые пажи начали отодвигать вазы и горшки с цветами, за которыми в нише, напоминавшей раковину, был скрыт
оркестр: клавикорды с двойной клавиатурой, арфа, три большие виолы и лютня.
– Рада тебя видеть во дворце, Микеланджело, – сказала Контессина. – Отец говорит, что ты будешь членом нашего семейства. Могу я называть тебя
братом?
Он чувствовал, что его поддразнивают, и досадовал: «Ну почему я родился таким неловким на язык?» Минуту размыслив, он ответил:
– Наверно, лучше звать меня не братом, а кузеном?
Контессина рассмеялась.
– Как хорошо, что ты обедаешь здесь в первый раз в воскресенье. Ведь в другие дни женщин за этот стол не допускают. Мы обедаем в верхней лоджии.
– Значит, я не увижу тебя целую неделю? – вырвалось у Микеланджело. Глаза у нее сделались такими же круглыми, как вошедшие в пословицу круги
Джотто.
– Разве дворец так уж велик?
Микеланджело смотрел, как длинной чередой, будто в тронный зал короля, все в ярких цветных одеждах, входили приглашенные на обед. Встречая
гостей, музыканты играли «Испанского Кавалера». На обед явились дочь Лоренцо Лукреция со своим мужем Якопо Сальвиати; двоюродные братья Лоренцо
– Джованни и Лоренцо де Медичи, которых Великолепный воспитывал с тех пор, как они остались сиротами; настоятель Бикьеллини, остроумнейший
человек, в очках, глава капитула августинцев при церкви Санто Спирито, в которой хранились личные библиотеки Петрарки и Боккаччо; Джулиано да
Сангалло, создавший проект замечательной виллы в Поджо а Кайано; ехавший в Рим герцог Миланский со своими приближенными; посланник турецкого
султана; два кардинала из Испании; члены высоких семейств, правящих в Болонье, Ферраре и Ареццо; ученые, привезшие древние рукописи, трактаты и
произведения искусства из Парижа и Берлина; члены флорентийской Синьории; некрасивый, но обходительный Пьеро Содерини, которого Лоренцо готовил
на пост главного магистрата Флоренции; эмиссар венецианского дожа; профессора из Болонского университета; богатые флорентинские купцы и их жены:
заезжие коммерсанты из Афин, Пекина, Александрии, Лондона. Все они явились сюда, чтобы выразить почтение хозяину.
Контессина рассказывала Микеланджело о людях, рассаживающихся за столом. Тут был Деметрис Халкондилес, глава греческой академии, основанной
Лоренцо, и редактор первого печатного издания Гомера; Веспасиано да Бистиччи, крупный библиофил, доставлявший редкие манускрипты в библиотеки
папы Николая Пятого, Алессандро Сфорца, графа Ворчестера и самих Медичи; английские ученые Томас Линакр и Вильям Грокин, занимавшиеся под
руководством Полициано и Халкондилеса; Иоганн Рейхлин, немецкий гуманист, ученик Пико делла Мирандола; монах фра Мариано, для которого Лоренцо
по проекту Джулиано да Сангалло выстроил монастырь за пределами ворот Сан Галло; дипломат, привезший весть о внезапной кончине Матиаша
Венгерского, восхищавшегося «князем философом Лоренцо».
Пьеро де Медичи, старший сын Лоренцо, и его элегантно одетая жена Альфонсина Орсини немного запоздали, и им пришлось сесть на последние места за
одним из длинных столов. Микеланджело заметил, что они были обижены.
– Пьеро и Альфонсина не одобряют эти республиканские нравы, – сказала Контессина шепотом. – Они считают, что у нас должен быть такой порядок,
при котором на главных местах сидят только Медичи, а уж ниже их пусть рассаживаются плебеи.
В столовую вошел второй сын Лоренцо Великолепного, Джованни, со своим двоюродным братом Джулио. На макушке Джованни поблескивала свежевыбритая
тонзура, один глаз у него постоянно дергался и мигал. Он был высок ростом, дороден, с тяжелыми чертами лица и пухлым подбородком; от матери он
унаследовал светло каштановые волосы и приятный цвет лица. В Джулио, побочном сыне погибшего брата Лоренцо, было что то зловещее. Красивый,
черноволосый, он зорко оглядывал собравшуюся компанию, не пропуская никого и стараясь понять, в каких отношениях между собой находятся гости. Он
примечал всякое обстоятельство, которым мог бы воспользоваться для себя.
Последней явилась Наннина де Медичи; ее вел под руку изящный, изысканно одетый мужчина.
– Моя тетка Наннина, – шепнула Контессина. – А это ее муж Бернардо Ручеллаи. По словам отца, он хороший поэт, пишет пьесы. Иногда в его саду
устраивает свои собрания Платоновская академия.
Микеланджело во все глаза разглядывал двоюродного брата своей матери. О том, что Ручеллаи приходятся ему родственниками, Контессине он не
сказал.
Музыканты заиграли «Коринто» – эта музыка была написана по одной из идиллий Лоренцо. Два лакея, стоявшие у подъемников, стали принимать блюда с
угощением. Слуги разносили на тяжелых серебряных подносах речную рыбу. Микеланджело был потрясен, увидев, как один из гостей, моложавый мужчина
в многоцветной яркой рубашке, схватил с подноса маленькую рыбку, поднес ее к уху, потом ко рту, сделал вид, что разговаривает с нею, а затем
вдруг разрыдался. Все, кто сидел за столом, не спускали с него глаз. Микеланджело обратил недоумевающий взгляд к Контессине.
– Это Жако, дворцовый шут. Он здесь напоминает: «Смейся. Будь флорентинцем!»
– О чем это ты плачешь, Жако? – спросил Лоренцо шута.
– Несколько лет назад мой папаша утонул в Арно. Я и спрашиваю у этой маленькой рыбки, не видала ли она его где нибудь. А рыбка говорит, что она
слишком молода и не встречала моего папашу; советует мне спросить об этом рыбу постарше, может быть, она что нибудь скажет.
Лоренцо, казалось, был доволен. Он сказал:
– Дайте Жако большую рыбину, пусть он ее спросит.
Все рассмеялись, испытывая некое облегчение; иностранцы, сидевшие за одним столом с Лоренцо, – а эти люди впервые встречались друг с другом и,
вероятно, привыкли к совсем иным правилам, – начали беседовать с теми из гостей, кто находился ближе. Микеланджело, не понимавший такого рода
веселья и весьма удивленный присутствием шута за столом Лоренцо, тоже почувствовал, что его хмурая недоброжелательность утихает.
– Ты что, не любишь посмеяться? – спросила не спускавшая с него глаз Контессина.
– Я не привык. Дома у нас никогда не смеются.
– Таких людей, как ты, мой учитель француз называет un homme serieux. Но мой папа тоже серьезный человек; он только считает, что посмеяться
очень полезно. Ты сам увидишь, когда поживешь с нами побольше.
Речная рыба сменилась жарким. Микеланджело даже не ощущал вкуса пищи, взгляд его был теперь прикован к Лоренцо, который разговаривал то с одним
из своих гостей, то с другим.