Микеланджело решил, что самое благоразумное для него – идти вслед за Пьеро. Он оказался в
комнате, где среди серебряных шлемов и кубков Пьеро, полученных им за победы на турнирах, увидел не один шедевр искусства – «Палладу»
Боттичелли, «Беллерофонта» Бертольдо; в вызолоченных нишах он заметил старинные раскрашенные статуи из дерева.
– У вашей светлости превосходный вкус! – невольно воскликнул Микеланджело.
Это замечание ничуть не смягчило Пьеро.
– Когда я заинтересуюсь твоим мнением, я тебя спрошу. А пока объясни мне, почему ты считаешь себя выше, чем любой другой наемный работник в
нашем доме?
Подавляя злость, Микеланджело стиснул зубы: надо было ответить как можно вежливее.
– Я скульптор. Я нахожусь в этом дворце по просьбе вашего отца.
– У нас во дворце живут сотни мастеровых. Если им говорят: «Сделай», – они не упрямятся. Ты приступишь к работе завтра же утром. И смотри, чтобы
статуя ее светлости была красивой.
– Этого не добился бы даже сам Мино да Фьезоле.
Глаза Пьеро вспыхнули.
– Ты… ты… деревенщина! Собирай свои пожитки и убирайся вон!
Придя к себе в комнату, Микеланджело живо вытащил всю свою одежду из сундука и раскидал ее на кровати. В дверь постучали. Вошла Контессина с
няней.
– Я слышала, что ты рассорился с моим братом.
Микеланджело, низко склонясь, шарил рукой на самом дне сундука.
– Встань как следует и будь добр поговорить со мной! – Она сказала это с гневным, величественным видом.
Микеланджело выпрямился и подошел к Контессине близко близко.
– Мне нечего сказать.
– Это правда, что ты отказался делать портрет Альфонсины?
– Отказался.
– А отказался бы ты, если бы тебя попросил о том же мой отец?
Микеланджело молчал. В самом деле, отказал бы он Лоренцо, к которому питал столь глубокую привязанность?
– А если б я попросила сделать мой портрет? Ты бы отказался?
Сейчас ему придется ответить.
– Пьеро меня не просил, – тихо произнес он. – Пьеро мне приказывал.
В коридоре послышался звук торопливых шагов. В комнату вошел Лоренцо; лицо его потемнело, взгляд был колючий. Няня, заикаясь, сказала ему:
– Ваша светлость… Я не хотела пускать ее сюда.
Лоренцо нетерпеливо отмахнулся.
– Мне жаль, что это случилось в моем доме, – сказал он, глядя Микеланджело в лицо.
Глаза Микеланджело сверкали.
– Разве я не просил твоего отца отдать тебя мне?
– Просили.
– Значит, я отвечаю за тебя.
– Мне не в чем извиняться.
– Я и не желаю никаких извинений. Ты вошел в наш дом как член семейства. И никто не может обращаться с тобой, как… как с шутом… никто не может
выгнать тебя из твоего дома.
У Микеланджело подогнулись колени. Он сел на кровать. Лоренцо говорил теперь гораздо спокойнее.
– Но и тебе, Микеланджело, следует многому поучиться…
– Конечно. Например, манерам…
– …и тому, чтобы не бежать к себе в комнату всякий раз, когда тебя обидят, и не собирать вещи. Ведь это отнюдь не показывает твою верность по
отношению ко мне. Ты меня понимаешь?
Микеланджело поднялся, слезы текли у него по щекам.
– Я должен попросить прощения у Пьеро. Я не очень то вежливо выразился о его жене.
– Но и он должен извиниться перед тобой. А что ты пожелаешь сказать ему в ответ – это уж твое дело.
Задержавшись на мгновение, Контессина обернулась через плечо и прошептала:
– Помирись с Пьеро. Он может причинить тебе уйму неприятностей.
Он может причинить тебе уйму неприятностей.
7
Пришла пора выбрать для работы тему. Но какую именно тему? Что его интересовало, что влекло?
Платоники настаивали на том, чтобы Микеланджело взял древнегреческий мотив.
– Разве мало чудесных мифов, – сказал Полициано, не вытерев со своих темно красных губ сок дыни канталупы. – Геракл и Антей, битва с амазонками,
троянская война.
– Уж очень мало я знаю об этом, – посетовал Микеланджело.
Ландино, с важной миной на лице, заметил:
– Дорогой Микеланджело, вот уж несколько месяцев мы в качестве официальных наставников только и делаем, что стараемся пополнить твои знания о
Древней Греции и ее культуре.
Пико делла Мирандола засмеялся: голос его звенел, будто звуки виолы и клавикордов.
– Мне кажется, что мои друзья хотят прямо таки перенести тебя в золотой век язычества.
Ученые принялись рассказывать Микеланджело о двенадцати подвигах Геракла, о страдающей по своим погибшим детям Ниобе, об афинской Минерве, об
Умирающем Гладиаторе. Но тут Лоренцо умерил пыл платонистов, сказав несколько жестким тоном:
– Не надо предписывать нашему юному другу тему для работы. Пусть он изберет ее по своей доброй воле.
Усевшись поглубже, Микеланджело откинул голову на спинку кресла; при свете свечей его янтарные глаза поблескивали, в темно каштановых волосах
вспыхивали красные блики. Он прислушивался, что говорит ему его внутренний голос. Одно он ощутил теперь со всей определенностью: тема его первой
работы не может быть заимствована из Афин или Каира, Рима или даже Флоренции. Они должна родиться в нем самом, из того, что он знал, чувствовал,
понимал. Иначе всякая попытка будет напрасной. Произведение искусства – не школьное упражнение, в него надо вложить что то сугубо личное,
присущее только тебе. Его должно подсказать твое сердце.
Лоренцо спрашивал его: «Что бы ты хотел выразить в своей скульптуре?» И сейчас Микеланджело мысленно отвечал ему: «Что то очень простое, глубоко
затрагивающее мои чувства. Но что я постиг, что я знаю на свете? Только то, что я хочу быть скульптором и что я люблю мрамор? Чтобы создать
изваяние, этого очень мало».
И вот под гул оживленного разговора ученых он увидел себя на ступеньках часовни Ручеллаи в тот день, когда он вместе с учениками Гирландайо
впервые вошел в церковь Санта Мария Новелла. Часовня была сейчас словно перед глазами: он видел богородиц Чимабуэ и Нино Пизано и вновь
почувствовал, как он любил свою мать и как тосковал, когда она умерла, почувствовал свое одиночество, свою жажду любви.
Было уже поздно. Ученые разошлись, но Лоренцо все еще сидел в своем кресле. Хотя и считалось, что Лоренцо временами был груб и резок на язык,
сейчас он говорил очень сердечно и просто.
– Ты должен простить нашим платонистам эту восторженную любовь ко всему греческому. Фичино возжигает светильник перед бюстом Платона. Ландино в
память Платона ежегодно дает великолепный литературный вечер. Платон и греки вообще служат для нас как бы ключом, которым мы пользуемся, чтобы
вырваться из темницы религиозных предрассудков. Мы стараемся здесь, во Флоренции, установить новый век Перикла. Ты должен учитывать это и понять
нас, когда мы превозносим все греческое.
– Если вы не очень устали, Лоренцо, – сказал Микеланджело, – то хорошо бы пройтись немного по дворцу и посмотреть на изображения божьей матери с
младенцем.
Лоренцо взял в руки чудесно отполированную бронзовую лампу. Они прошли по коридору и оказались близ приемной Лоренцо: там находился мраморный
рельеф Донателло, такой безликий и невыразительный, что можно было усомниться, действительно ли это работа великого мастера.