Четыре раза я прошел перед дверью отеля, стесняясь поворачивать обратно. Смешно стесняться, когда на улице поворачиваешь обратно.
Я не вошел.
Я чувствовал, что Бийар примет меня плохо. В тот день, когда он попросил пятьдесят франков, я должен был дать их ему сразу. Конечно, он на меня в обиде, что я заставил его ждать.
Все же я оставался там, на углу улицы, сторожа отель.
Уже несколько минут я рассматривал окна домов, когда Бийар в компании с незнакомцем, появился на пороге двери.
Я хотел догнать его, но, поскольку он поймет, что я его поджидал в течение нескольких часов, я воздержался. Никогда он не захочет признать, что я только что появился.
Люди не верят в случай, особенно когда это единственное ваше объяснение.
На Бийаре было новое кашне. Волосы на затылке пострижены. Жесты, которые он делал при разговоре, мне показались чужими. Я заметил, что оно всегда так, когда наблюдаешь друга с незнакомцем, оставаясь сам невидимым.
Я спрятался за автомобилем. По моим ногам Бийар не смог бы меня опознать.
Мужчины шагали быстро, по середине мостовой.
И тут в голову мне вступила глупая и странная идея.
Я устремился в параллельную улицу и перешел на гимнастический шаг. Когда подобным образом я пробежал метров сто, по перпендикулярному проходу я вернулся на улицу, которую только что покинул.
Застыв в неподвижности перед лавкой, стал ждать.
Чтобы подавить прерывистость дыхания, я вдыхал носом. Носки свалились мне на ботинки.
Мужчины приближались. Слыша клацанье четырех подошв, можно было подумать о коне, марширующем по тротуару.
Через несколько секунд Бийар и его спутник будут здесь.
Я не посмел больше созерцать витрину магазина от страха, что мои глаза встретятся в стекле с глазами Бийара.
В одно из мгновений мне захотелось обернуться с рассеянным видом. Но я испугался, что этот вид не покажется искренним.
К тому же Бийар меня сам увидит. Улица была узкой. Он подумает, что я гуляю и заговорит со мною первым.
Это то, чего я хотел.
К несчастью, оба прошли мимо, не обратившись ко мне.
Уверенность в том, что я был увиден, помешала мне возобновить эту комедию.
Нет, мне действительно не везет. Никому я не интересен. Меня считают за безумца. А ведь я добр, я щедр.
Анри Бийар хам. Никогда не вернет он мне пятьдесят франков. Этот мир всегда так вас благодарит.
Я впал в грусть и ярость. Ощущение, что вся моя жизнь целиком пропала в одиночестве и бедности, усиливало отчаяние.
Еще не было четырех. Нужно было ждать, по меньшей мере, два часа перед тем, как идти в ресторан.
Прозрачные облачка бежали под другими облаками, черными. Улицы утрачивали утомительную послеполуденную атмосферу, благодаря, несомненно, вечерним газетам.
Я заметил, что эти газеты пробуждают прохожих, даже тех, кто их не покупает. Газета сделана для того, чтобы читать ее утром. Когда газета выходит вечером, ощущаешь, что к этому ее принуждает важная причина.
Бийар меня по-настоящему обидел. И все же я не мог уйти из его квартала.
Я быстро шел по улицам, где надеялся быть замеченным, медленно по тем, по которым проходил впервые.
Хромающая женщина заставила меня подумать о Нине. Невозможно, что она любит Бийара. Она слишком молода. В восемнадцать лет с сорокалетним иначе не сожительствуешь, без принуждения, по крайней мере.
Мало-помалу мысль сходить к Нине просочилась мне в мозг.
На это я испытывал отвагу. Когда я один с женщиной, застенчивость мне не мешает. У меня впечатление, что это меня делает симпатичным.
Да, я сумею поговорить с этой девушкой. Я наговорю ей плохого о Бийаре. Она меня поймет. Она его бросит. И кто знает? возможно, полюбит меня!
При виде белого шара отеля Канталь мне показалось, что я в прекрасном сне и заставляю себя не просыпаться.
Я вошел в отель, пытаясь убедить себя, что пришел сюда прямо из дома, что опоздал, и что, в конечном итоге, в моем визите ничего нет странного.
Я поднялся по лестнице неторопливо, чтобы не задыхаться. Руки, влажные от пота, издавали на перилах свист.
Служанка с волосами, обернутыми полотенцем, подметала темный коридор. Через открытое окно я увидел двор и зад дома с ледниками, подвешенными, как клетки для птиц.
Посреди последнего марша я остановился.
Если бы дверь открылась, я бы продолжил путь. У меня не было бы подозрительного вида неподвижных людей на лестничных площадках.
Я был взволнован. В ушах шумело, как когда слушаешь море в раковину. Рубашка намокла подмышками.
Преодолев последние марши, я постучал.
– Кто там?
– Батон… Батон…
– А! сейчас… подождите… я моюсь.
Стоя перед дверью, как служащий газовой компании, я ловил малейшие шумы, боясь, что услышу голос Бийара или того незнакомца.
В дыре замочной скважины был свет. Другой на моем бы месте подсмотрел. Я удержался. Но правда и то, что стыд меня прикончил бы на месте, если б меня застали вприсядку перед дверью.
Наконец, Нина появилась.
Умытая, влажные волосы на висках, склеенные, еще более черные брови, свежие губы без морщинок, она улыбалась. У нее были прекрасные зубы: десен было не видно.
– Входите, господин Батон.
– Я вас обеспокою.
– Нет.
Ей бы следовало сказатьнет несколько раз.
Она шла передо мною, не смущаясь хромоты.
Когда остановилось, ее тело вновь стало вертикальным.
– Господин Бийар дома?
– Только что вышел.
– Какая досада.
– Так подождите его.
Я устроился на то же место, что вчера. Это одна из моих привычек. Я сажусь всегда на то место, которое выбрал в первый раз.
Комната больше не имела того вида чистоты, который в свете лампы ей придавал навощенный пол, зеркальный шкаф и камин черного мрамора.
Натертые деревянные детали отклеивались от мебели. Обои, казалось, высохли на солнце. Воздух пах зубной пастой. На занавесках были цветы, вышитые машинным способом. Колесики кровати исцарапали паркет.
– Не оборачивайтесь, господин Батон, я только закончу одеваться.
Слово одеваться вызвало во мне желание взять девушку за талию, несомненно, потому что заставило меня подумать о раздевании.
Я боялся, что придет Бийар. Что он скажет, найдя меня здесь в то время, как его любовница одевается! Он впадет в ревность.
Я слышал маленькие щелчки кнопок, хлопанье чистой рубашки, которую развернули и, время от времени, хруст сустава.
Глаза, из-за того, что косили на юную девушку, стали болеть.
Когда она закончила свой туалет, она пришла и села передо мной.
Без того, чтобы это было необходимым, я обернулся: то было инстинктивное движение.
Я увидел женские панталоны, штанины которых сходились в одну точку, и, на полу, отпечатки мокрых ног, всех пяти пальцев.
– Как вы поживаете, господин Батон?
– Неплохо… а вы?
Она не ответила. Не обращая на меня внимания, она подпиливала ногти.
Так как я решил, что, подпилив ногти, она проявит ко мне интерес, я считал пальцы, остававшиеся неухоженными.
Она отложила побелевшую пилку.
– Должно быть вам скучно, госпожа, когда Анри отсутствует?
– Да… довольно скучно.
Она опустила юбку, чтобы скрыть свою слишком короткую ногу.
– Наверное, с ним вы счастливы.
– Да.
Ответы Нины мне казались лишенными энтузиазма, я прошептал:
– Я понимаю вас.
Она внимательно на меня посмотрела. Ее руки перестали двигаться.
– Я понимаю вас, – повторил я, – вам с ним скучно.
– С кем?
– С Бийаром.
Наступило молчание. Она не шевелилась. Двигались только ее глаза, сразу два одновременно.
Теперь во мне возникла уверенность, что она не любит своего любовника. Она слишком смущается, когда я говорю о нем. Она его не защищает.
Я поднялся.