Несказавникакогослова,музыкант
доигралмазуркудо конца и лишь затем начал Бетховена. Москва
стоялапротивскрипачапо-бабьи,расставивногии
пригорюнившисьлицомоттоски, волнующейся вблизи ее сердца.
Весь мир вокруг нее вдруг стал резким и непримиримым,--одни
твердыетяжкиепредметысоставлялиего и грубая темная сила
действовала с такой злобой, что самаприходилавотчаяниеи
плакалачеловеческим,истощенным голосом на краю собственного
безмолвия. Исноваэтасилавставаласосвоегожелезного
поприщаигромиласоскоростьювоплякакого-тосвоего
холодного,казенноговрага,занявшегосвоимтуловищемвсю
бесконечность.Однакоэтамузыка,теряявсякуюмелодиюи
переходя в скрежещущий вопль наступления,всежеимеларитм
обыкновенногочеловеческогосердцаибылапроста,как
непосильный труд из жизненной нужды.
Музыкант глядел на Москву равнодушно ибезвнимания,не
привлекаемыйникакойеепрелестью,-- как артист, он всегда
чувствовалвсвоейдушеещеболеелучшуюимужественную
прелесть,тянущуюволювпередмимообычного наслаждения, и
предпочитал ее всему видимому. Под конец игры из глазскрипача
вышлислезы,-- он истомился жить, и, главное, он прожил себя
не по музыке, онненашелсвоейраннейгибелиподстеной
несокрушимоговрага, а стоит теперь живым и старым бедняком на
безлюдном дворе жакта, сизможденнымумом,вкоторомнизко
стелетсяпоследнее воображение о героическом мире. Против него
-- по ту сторону забора --строилимедицинскийинститутдля
поисковдолговечностии бессмертия, но старый музыкант не мог
понять, что эта постройка продолжает музыку Бетховена, а Москва
Честнова не знала, что там строится. Всякаямузыка,еслиона
былавеликаичеловечна, напоминала Москве о пролетариате, о
темном человеке с горящим факелом, бежавшем в ночь революциии
онейсамой,ионаслушала ее как речь вождя и собственное
слово, которое она всегда подразумевает, ноникогдавслухне
говорит.
Навходнойдверивиселафанернаятабличка с надписью:
"Правление жакта и домоуправление". Честнова вошла туда,чтобы
узнатьномерквартирывневойсковика,-- он указал в учетном
бланке один номер дома.
До канцелярии жакта шел деревянный коридор, по обе стороны
его жили вероятно многодетные семьи -- там сейчассобидойи
недовольствомкричалидети,деляпищуна ужин между собой.
Внутри деревянного коридора стояли жильцы и беседовалинавсе
темы,какиеестьнасвете,--опродовольствии,ремонте
дворовой уборной, обудущейвойне,остратосфереисмерти
местной,глухойибезумной прачки.
На стенах коридора висели
плакаты Мопра, Управления сберкасс, правилауходазагрудным
ребенком,человекввиде буквы "Я", сокращенный на одну ногу
уличной катастрофой, и прочие картины жизни, пользы и бедствий.
Многиелюдиприходилисюда,вдеревянныйкоридор
домоуправления,часовспятивечера,сразу после работы, и
простаивали на ногах, размышляя и беседуя, вплоть дополуночи,
лишьизредкануждаясьвкакой-либосправке домоуправления.
Москве Честновой было удивительноузнатьэто;онанемогла
понять,почемулюдижались к жакту, к конторе, к справкам, к
местным нуждам небольшого счастья, к самоистощению впустяках,
когдавгородебылимировыетеатры,а в жизни еще не были
разрешены вечные загадки мучения и даже у наружной дверииграл
прекрасную музыку скрипач, не внимаемый никем.
Пожилойуправдом, работавший в шуме людей -- среди дыма и
разныхвопросов,--далЧестновойточнуюсправкуовсем
вневойсковике:онжилвкоридорной системе второго этажа, в
комнате номер 4, пенсионер третьего разряда, общественный актив
жактамногоразходилкнему--уговариватьнасчет
необходимостисвоевременногопереучетаиоформлениясвоего
военного положения, но вневойсковик уженескольколетобещал
этосделать,собираясь с завтрашнего утра посвятить весь день
на формальные нужды, но до сих пор не выполнил своегообещания
побессмысленной причине; с полгода назад сам управдом посетил
вневойсковика на этот предмет, увещевал его три часа, сравнивал
его состояние с тоскою, скукойителеснойнечистоплотностью,
какеслибыон не чистил зубы, не мылся и вообще наносил сам
себе позор, с целью критики советского человека.
-- Не знаю, что и делать с ним,--сказалуправдом.--
Один такой во всем жакте.
-- А чем он занимается вообще? -- спросила Москва.
-- Яжетебесказал: пенсионер третьей категории, сорок
пять рублей получает. Ну, он ещевосодмилесостоит,пойдет
постоитна трамвайной остановке, поштрафует публику и опять на
квартиру вернется...
Москве сталогрустноотжизнитакогочеловекаиона
сказала:
-- Как нехорошо все это!..
Управдом вполне согласился с нею:
-- Хорошеговнем нету!.. Летом он часто в парк культуры
ходил, но тоже -- зря. Ни оркестра не послушает, ни мимо зрелищ
не погуляет, а как придет, так сядет около отделения милициии
просидиттамцелый день -- то разговаривает понемногу, то ему
поручение какое-нибудь дадут: он сделает пойдет,--любитон
административную работу, хороший осодмилец...
-- Он женатый? -- спросила Москва.
-- Нет, он неопределенный... Формально холост, но все ночи
проводитмолчасженщинами,ужсколько лет подряд. Это его
принципиальное дело, жакт тут стоит в стороне.