Вовсю с ним кокетничала, я даже избегала бывать с Терезой там, где они могли повстречаться, - дурной ведь пример
для молодой девушки. Упокой господи душу ее... Тереза ее тоже недолюбливала.
- Ах, пани, но я слышала, это был сущий ангел! - воскликнула пани Эмилия.
А Букацкий, никогда в жизни не видевший Кромицкую, подтвердил флегматично:
- Манате, это архангел был, je vous donne ma parole d'honneur <Мадам... даю вам честное слово (фр.).>.
Краславская смолкла на минуту, не найдясь, что ответить, и, сердясь в душе, чуть было не отплатила колкостью; остановило ее то
обстоятельство, что Букацкий, человек состоятельный, - хорошая партия для Терезы. Поланецкий пользовался ее благосклонностью по тем же
соображениям, - из-за них решила она поддержать этим летом знакомство с Бигелями, что, впрочем, не мешало ей не узнавать их на улице.
- Для вас, мужчин, - заявила она, - каждая красивая женщина - ангел или архангел. А я вот не люблю, даже когда мне про Терезу так говорят.
А Кромицкая, может, и добрая была, но бестактная, это уж верно!
На этом разговор о Плошовском прекратился, тем более что Краславскую отвлекал Поланецкий, который любезничал с Терезой. Любезничал он
отчасти со злости на себя, отчасти назло Марыне, стараясь внушить себе, что ему с Терезой хорошо и она не лишена даже известной
привлекательности, но нашел, что шея у нее тонка и глаза маленькие я тусклые, которые как-то вдруг, ни с тоге ни с сего оживляются и
вопросительно смотрят на него. Отметил он про себя также, что она - тихий деспот: стоило матери заговорить громче, она подносила к глазам
лорнет, пристально смотрела на нее, пока та под действием этого магнетического взгляда не понижала голоса или вовсе не умолкала. В общем она
порядком ему надоела, и он продолжал оказывать ей внимание единственно от отчаяния, силясь вызвать хоть некое подобие ревности у Марыни. Неудачи
в любви даже умных людей вынуждают порой прибегать к самым неумным приемам. Ибо результат получается обратный: с одной стороны, чувство
разгорается лишь у того, кто к ним прибегает; с другой - они плодят новые недоразумения, не облегчая, а осложняя сближение. Дошло до того, что
истосковавшийся по Марыне Поланецкий готов был уже любую ее резкость снести, лишь бы подойти и поговорить, но сделать это казалось еще трудней,
чем час назад.
И он вздохнул с облегчением, когда наступил вечер и гости собрались уходить. Однако перед тем Литка шепнула что-то матери, обняв ее за шею,
и та, кивнув, сказала Поланецкому:
- Пан Станислав, если вы не думаете здесь заночевать, поедемте с нами. Литка сядет между мной и Марыней, так что места хватит.
- Благодарю. Это очень кстати, так как остаться я не могу, - сказал Поланецкий и, догадавшись, кому принадлежала эта идея, обернулся к
Литке: - Ах ты, котеночек мой дорогой...
А та, прижимаясь к матери и подняв на него глаза, печальные и вместе счастливые, спросила тихо:
- Вы рады, пан Стах?
Через несколько минут они отправились в путь. Чудесный день сменился чудесной ночью, немного прохладной, но ясной, озаренной серебристым
лунным сиянием. После тягостного и пустого для него времяпрепровождения Поланецкий наконец почувствовал себя свободным и почти счастливым: два
дорогих, близких ему существа сидели напротив и одно - бесконечно любимое. Лицо Марыни в лунном свете казалось исполненным кротости и покоя.
И
Поланецкому подумалось, что и чувства ее должны быть сейчас такими же мягкими и умиротворенными - и, может быть, неприязнь к нему растаяла в
этом разлитом вокруг безмятежном спокойствии.
Литка уселась поглубже и, казалось, задремала. Поланецкий прикрыл ей ноги шалью пани Эмилии, и некоторое время они ехали молча.
Затем пани Эмилия заговорила о Плошовском, - ее потрясло известие о его смерти.
- За всем этим, несомненно, таится драма, - сказал Поланецкий, - и пани Краславская, наверно, отчасти права, утверждая, что между двумя
этими смертями есть какая-то связь.
- Ужасно, что, осуждая самоубийство, а его должно осуждать, мы как бы заодно отказываемся сочувствовать несчастью.
- Сочувствовать надо тем, кто способен чувствовать, то есть живым, - отозвался Поланецкий.
Разговор прекратился, и снова несколько минут прошло в молчании. Когда проезжали мимо стоящего в глубине парка дома с освещенными окнами,
Поланецкий указал на него:
- Вилла Краславских.
- Не могу ей простить, как она отзывалась об этой несчастной Кромицкой, - заметила пани Эмилия.
- А она очень жестокой может быть, - сказал Поланецкий. - И знаете, почему? Из-за дочки. Окружающий мир для нее - только фон, а чем он
черней, тем ярче на нем выделяется ее Тереза. Мамаша, может статься, имела свои виды на Плошовского, а Кромицкую считала помехой, вот и
возненавидела ее.
- Тереза - красивая девушка, - заметила Марыня.
- Для некоторых, кроме светских отношений, существуют еще другие, более глубокие; а для Терезы этими светскими все начинается и кончается.
Она - сущий автомат, и сердце у нее начинает биться, лишь когда мать заведет его ключиком. Впрочем, таких много, и даже те, кто производят
лучшее впечатление, на деле ничем от них не отличаются, Вечная история Галатеи... И представьте, в куклу эту, в погашенную эту свечку, без
памяти влюбился несколько лет назад один мой знакомый, молодой врач. Дважды он делал ей предложение и дважды получал отказ, как видно, мама с
дочкой метили выше. Тогда он завербовался на службу в голландские колонии - и умер, наверно, там от лихорадки, потому что поначалу часто писал
мне, справляясь о своем автомате, потом письма перестали приходить.
- А она об этом знает?
- Знает, я, встречаясь с ней, всегда о нем поминаю. И, что самое удивительное, такое упоминание ни на минуту не смущает ее покоя. Она о нем
говорит, как о любом другом знакомом. И если бедняга надеялся смертью своей пробудить у нее жалость, он глубоко заблуждался... Я покажу вам
как-нибудь одно его письмо. Я попытался открыть ему глаза на предмет его страсти, а он ответил: “Я ее не идеализирую, но ничего не могу с собой
поделать...” А, между прочим, скептиком был, позитивистом, одним словом, сыном своего века... Но что любви разные там философские школы и
веяния. Все проходит, а она была, есть и будет... Он как-то сказал мне: “Я предпочел бы быть несчастливым с ней, чем счастливым с другой...” Да
что тут толковать! Самый что ни на есть трезвый ум не может с сердцем совладать, и дело с концом!
Опять наступило молчание. Они ехали по обсаженной каштанами дороге, и мелькающие стволы в свете каретных фонарей казались розоватыми.
- Несчастен - значит, терпи! - как бы подытожил Поланецкий вслух свои мысли.
Пани Эмилия склонилась над Литкой.