Впрочем, поздоровался он с ней в обычной своей
шутливой манере, безо всяких сантиментов. Она обрадовалась ему: он развлекал ее своими экстравагантными суждениями.
- Вы, кажется, собирались в Мюнхен, а потом в Италию? - спросила она Букацкого, когда все сели за стол.
- Да, - отвечал он, - но я забыл разрезательный нож и вернулся за ним с дороги.
- О, это, конечно, уважительная причина!
- Ну да, всегда все объясняют важными причинами, терпеть этого не могу. И почему это надо важным причинам оказывать предпочтение перед
неважными? Впрочем, вчера я по чистой случайности сделал действительно важное дело: последний долг отдал своему другу. Был на похоронах
Лисовича.
- Это маленький такой, худощавый спортсмен? - спросил Бигель.
- Да, - сказал Букацкий. - И никак не могу прийти в себя от удивления: он, всю жизнь занимавшийся этой чепухой, вдруг отважился на такой
серьезный поступок, как смерть. Просто не узнаю Лисовича! Неожиданности на каждом шагу.
- Кстати, - сказал Поланецкий, - от Краславских я слышал, будто Плошовский, кумир всех варшавянок, застрелился в Риме.
- Он мне родня, - заметил Плавицкий.
Больше всего взволновало это известие пани Эмилию. Самого Плошовского она не знала, но видела несколько раз его тетку, - старший брат ее
мужа, прожив свое состояние, служил у нее управляющим. И ей известно было, как Плошовская привязана к племяннику.
- Господи, какое несчастье! - ахнула она. - Неужели правда? Такой молодой, богатый и одаренный человек... Бедная тетушка Плошовская!
- И такое огромное состояние без наследника! - добавил Бигель. - Имение их здесь, под Варшавой, так что кое-что я о них знаю. У Плошовской
не было никого, кроме одной дальней родственницы, Кромицкой, и племянника Леона. И вот обоих нет больше в живых.
Теперь взволновался Плавицкий. Он и впрямь приходился Плошовской дальней родней и даже видел ее раза два-три, хотя вспоминал об этих
встречах с содроганием, ибо она неизменно резала ему всю правду в глаза - проще говоря, ругала напропалую. И он впоследствии всячески избегал
ее, и они не поддерживали отношений, что не мешало ему в светской беседе ввернуть словечко о знатной, богатой родне. Плавицкий принадлежал к
категории людей, весьма у нас многочисленной, которые убеждены, что сам господь бог придумал для них этот легкий способ разбогатеть: получить
наследство, - и едва забрезжит хоть малейшая надежда, они уже принимают ее за очевидность.
- А может, небо рассудило, что другие руки сумеют лучше распорядиться этим состоянием, - сказал он, торжествующим взглядом обведя
присутствующих.
- Мы встретились как-то с Плошовским за границей, - заметил Поланецкий, - он показался мне человеком незаурядным. Помню его очень хорошо.
- Говорят, прекрасный и милейший был человек, - отозвалась пани Бигель.
- Да простит ему бог, - сказал Васковский. - Я тоже его знавал: это был истинный ария!
- Озория, - поправил Плавицкий.
- Ария, - настаивал Васковский.
- Озория... - подчеркнул Плавицкий с достоинством.
И оба старика на потеху Букацкому уставились друг на друга, недоумевая, о чем, собственно, спорят.
- Ну так как же: ария или Озория? - спросил Букацкий, вставляя монокль.
Конец недоразумению положил Поланецкий, объяснив, что Озория - название герба Плошовских, а следовательно, можно одновременно быть арией и
Озорией, с чем Плавицкий не очень согласился, заметив вскользь, что честное имя носить не стыдно и незачем переиначивать его.
- Я приемлю только один род самоубийства, - обычным своим безразличным тоном сказал Букацкий, обращаясь к пани Эмилии, - самоубийство из-за
несчастной любви, почему и пытаюсь вот уже несколько лет решиться на это, но пока не могу.
- Говорят, самоубийство - признак трусости, - заметила Марыня.
- Выходит, я не лишаю себя жизни от избытка храбрости.
- Давайте лучше о жизни, а не о смерти поговорим, - предложил Бигель, - и о том, что в жизни всего важнее, - о здоровье. За здоровье пани
Эмилии!
- И Литки! - прибавил Поланецкий и, обратясь к Марыне: - За здоровье наших общих друзей!
- С удовольствием! - ответила Марыня.
- Видите ли, - продолжал он, понижая голос, - я их не только друзьями считаю, но... как бы это лучше выразиться?.. Заступницами своими.
Литка, она, конечно, еще дитя, но пани Эмилия не будет приближать к себе недостойных, и если кто-то предубежден против меня, пускай даже
справедливо, - если я поступил не так или просто нехорошо и этот “кто-то” видит, как я мучаюсь этим, ему не может не прийти в голову: раз пани
Эмилия искренне расположена ко мне, значит, не такой уж я плохой человек.
Марыня смешалась, ей стало жаль его, а он докончил еще тише:
- А я и правда мучаюсь! Меня все это очень тяготит!
Но прежде чем она успела ответить, Плавицкий провозгласил тост за здоровье пани Бигель, произнеся по этому поводу целую речь, смысл которой
сводился к следующему: женщина - венец творения и перед ней все должны склонять голову, как перед королевой, и сам он всегда склонял и склоняет
голову перед женщинами вообще, а перед пани Бигель сейчас в особенности.
Поланецкий от души пожелал ему провалиться. Такой удобный момент - он чувствовал, Марыня уже готова была сменить гнев на милость, - и вот
упущен. Марыня, подойдя к пани Бигель, обняла ее, а вернувшись на свое место, не поддержала начатого разговора. Прямо же переспросить Поланецкий
не решался.
Сразу после обеда прибыли Краславские: мать, женщина лет пятидесяти, живая, самоуверенная и очень разговорчивая, и дочь - в
противоположность ей чопорная, холодная и сухая, которая вместо “так” говорила “тэк”, впрочем, с довольно красивым, хотя и бледным лицом,
напоминающим гольбейновских мадонн.
Поланецкий начал развлекать ее со злости, нет-нет, да и поглядывая на Марыню, на ее свежее румяное личико и голубые глаза, и твердя про
себя: “Хоть бы словечко доброе сказала! Ох ты... ох ты, бессердечная!”
Так злился, распалялся он все больше и, когда девица вместо “мама” проронила “меме”, переспросил довольно нелюбезно:
- Кто?
А “меме” вываливала меж тем запас новостей, вернее, домыслов о самоубийстве Плошовского.
- Вообразите, господа, - с жаром тараторила она, - он из-за Кромицкой застрелился; я сразу подумала. Вот уж кокетка была, упокой господи ее
душу, - никогда я ее не любила. Вовсю с ним кокетничала, я даже избегала бывать с Терезой там, где они могли повстречаться, - дурной ведь пример
для молодой девушки.