В эту минуту она
совсем забыла, что Машко купил Кшемень не у Поланецкого, а у ее отца, и купил на выгодных условиях; вернуть же хотя и собирался, но с тем, чтобы
одновременно завладеть ее рукой, избавляясь заодно от обременительной платы за него; и, наконец, Кшеменя, собственно, никто не отнимал: просто
отец продал его по доброй воле, так как нашелся покупатель. Но в те минуты она не рассуждала, а противопоставляла Машко и Поланецкого, чисто
по-женски превознося первого и незаслуженно принижая второго. Поступок Машко так ее растрогал, что, если б не отвращение к нему, она вернула бы
его обратно. И в какой-то момент даже сказала себе, что обязана это сделать, но сил недостало.
А Машко, спускаясь по лестнице, - она не могла этого знать, - был вне себя от бешенства и отчаяния. Перед ним действительно разверзлась
пропасть.
Его расчеты не оправдались; женщина, которую он полюбил по-настоящему, не отвечала ему взаимностью и отвергла его, и, хотя на словах
старалась щадить его самолюбие, он был оскорблен, как никогда. До сих пор, предпринимая что-либо, Машко полагался только на свой ум и силы и
всегда был уверен в успехе. Отказ Марыни поколебал эту уверенность. Впервые усомнился он в себе, впервые почувствовал, что звезда его может
закатиться и его постигнет поражение на том поприще, на котором пока сопутствовала удача. Больше того: казалось, это уж случилось. Кшемень Машко
купил очень выгодно, но такое большое имение было ему не по карману. Не откажи ему Марыня, он бы вышел из положения, - не пришлось бы тогда
заботиться о пожизненной ренте Плавицкому и платеже за Магерувку, как это предусматривалось контрактом. Теперь же, кроме этих денег, Придется, и
безотлагательно, платить тяготеющие на имении долги, так как они растут с каждым днем из-за огромных процентов, грозя ему полным разорением. А
он располагает лишь кредитом, еще не подорванным, правда, но держащимся буквально на нитке; и если ниточка эта лопнет, он погиб окончательно и
бесповоротно.
Поэтому при мысли о Марыне, кроме горечи утраты и боли об утраченном счастье, Машко испытывал временами и приступы безграничного, почти
безумного гнева и непреодолимую жажду мести. Человек с сильным характером, он никому не спускал обиды. И, входя к себе, цедил сквозь стиснутые
зубы: “Не согласишься быть моей женой, я тебе этого не прощу, согласишься - все равно не прощу”.
Меж тем к Марыне поспешил Плавицкий.
- Ты отказала ему, иначе он зашел бы ко мне перед уходом.
- Да, папа.
- И никакой надежды не подала?
- Нет... Я его уважаю, бесконечно, но этого не могу.
- А он что тебе сказал?
- Все, что мог сказать такой благородный человек, как он.
- Новое несчастье, - промолвил Плавицкий, - кто знает, не лишила ли ты меня куска хлеба на старости лет... Но я знал наперед: с этим ты
считаться не станешь.
- Я не могла, не могла иначе.
- Не хочу тебя неволить. Пойду искать утешения там, где стариковское горе встречает сочувствие.
И пошел к Lours'y смотреть на игру в бильярд. На Машко он готов был согласиться, но блестящей партией его в общем не считал, полагая, что
Марыне может представиться лучшая, и не слишком горевал о случившемся.
Спустя полчаса Марыня уже входила к пани Эмилии.
- Ну вот, камнем меньше на душе, - в дверях сказала она, - я нынче решительно отказала Машко.
Спустя полчаса Марыня уже входила к пани Эмилии.
- Ну вот, камнем меньше на душе, - в дверях сказала она, - я нынче решительно отказала Машко.
Пани Эмилия молча ее обняла.
- Мне жаль его, - продолжала Марыня. - Он так благородно и деликатно поступил со мной; впрочем, иного от него и нельзя ожидать, и люби я
его чуточку, хоть сейчас дала бы свое согласие.
И она пересказала пани Эмилии разговор с ним. Действительно, трудно было его за что-либо упрекнуть, и пани Эмилия была даже несколько
удивлена: Машко, по ее мнению, был по натуре груб, и она не предполагала, что в столь трудную для него минуту он поведет себя так достойно и
благородно.
- Дорогая Эмилька, - сказала Марыня, - твои дружеские чувства к пану Поланецкому мне известны, но если судить этих двух людей по делам их,
а не словам, сразу станет ясна вся разница. Сравни.
- Никогда я не стану сравнивать, - отвечала пани Эмилия. - Сравнения здесь просто неуместны. Пан Станислав, на мой взгляд, на целую голову
выше Машко, а ты судишь предвзято. По какому ты праву говоришь: “Один отнял Кшемень, другой хотел вернуть”. Это же не так. Поланецкий его не
отнимал, а сейчас, будь это в его власти, отдал бы тебе его с радостью. В тебе, Марыня, говорит предубеждение.
- Не предубеждение, а факты, с которыми нельзя не считаться.
- Ну, конечно, предубеждение, - повторила пани Эмилия, усадив ее рядом с собой. - И скажу, чем оно вызвано: он до сих пор тебе
небезразличен.
Марыня вздрогнула, как от прикосновения к открытой ране.
- Пан Поланецкий мне небезразличен... Ты права... - помолчав, ответила она изменившимся голосом. - Но мое расположение обратилось в
неприязнь, и знаешь что, Эмилька: случись мне между ними выбирать, я, не колеблясь, предпочла бы Машко.
Пани Эмилия опустила голову, и Марыня обвила руками ее шею.
- Мне так неприятно огорчать тебя, но не умею я кривить душой. Сдается мне, что и ты меня разлюбишь, и останусь я на свете одна-
одинешенька.
И она была не так далека от истины. Несмотря на объятия и поцелуи при расставании, обе молодые женщины почувствовали, будто меж ними и
правда пробежала какая-то тень, охладив прежде столь сердечные отношения.
Пани Эмилия несколько дней колебалась, передавать ли Марынины слова Поланецкому, но он так горячо просил не скрывать от него ничего, что
она подумала: может, и лучше сказать ему все как есть.
- Спасибо, - поблагодарил он, выслушав ее. - Если панна Плавицкая меня презирает, мне ничего не остается, как смириться с этим, но сам себя
презирать я не согласен. Я и так зашел слишком далеко. Вы, дорогая пани, знаете, что если я и провинился перед ней, то старался загладить свою
вину и заслужить прощение. Остальное не в моей власти. Не скрою, мне тяжело, но размазней я никогда не был и не буду и сумею побороть свое
чувство к панне Плавицкой, выброшу его в окошко, как ненужный хлам. Клятвенно вам это обещаю!
- Я вам верю, но скольких это стоит мучений.
- Ничего! - отвечал он почти весело. - Будет невтерпеж, попрошу вас рану перевязать - и знаю наперед: от одного прикосновения ваших добрых
рук станет легче. Литуся вам поможет, и я даже не пикну.
Вернувшись после этого домой, он почувствовал прилив сил и энергии.