И только по тому, как едва приметно приподымались на груди оборки ночной кофточки, можно было заключить, что ребенок жив. Дыхание
было спокойное и равномерное. Поланецкий долго всматривался в ее болезненное личико, чувствуя то же, что всегда при мысли о собственной жизни:
самой природой предназначено ему быть отцом; наравне с женой он безгранично любил бы детей, в чем и нашел бы весь смысл и цель существования.
Чувство это еще больше обострили жалость и нежность к этой девочке, чужой ему, но в эту минуту дорогой, как родное дитя. “Лишись она матери, -
думалось ему, - взял бы ее к себе и знал, зачем живу”.
И еще ему подумалось: если б ценой своей жизни можно было выторговать у смерти этого “котенка”, над которым она кружит, как хищная птица
над голубкой, он бы не поколебался. И не испытанное дотоле умиление охватило его: этот решительный, даже суровый человек готов был сейчас с
такой нежностью целовать эти ручки и головку, на какую не всякая женщина способна.
Тем временем совсем стемнело. В комнату вошла пани Эмилия, рукой заслоняя голубоватый свет ночника.
- Спит? - шепотом спросила она, ставя ночник на столик в изголовье постели.
- Спит, - ответил Поланецкий тоже шепотом.
Мать стала всматриваться в спящую девочку.
- Видите, - продолжал тихо Поланецкий, - какое ровное и спокойное дыхание. Завтра ей будет лучше.
- Конечно, - с улыбкой отвечала мать.
- А теперь последуйте ее примеру. Идите спать! Не то я не на шутку рассержусь.
Глаза ее обратились на него, благодарно улыбаясь. В слабом голубоватом свете ночника она казалась волшебным видением. И, глядя на ее
ангельское лицо, Поланецкий невольно подумал, что они с Литкой - точно неземные существа, по чистому недоразумению оказавшиеся в этом мире.
- Конечно, - повторила она. - Теперь я могу отдохнуть. Пришли Марыня с Васковским. Марыня хочет непременно остаться на ночь.
- Тем лучше. Она очень хорошо за ней ухаживает, Спокойной ночи!
- Спокойной ночи.
Опять оставшись один, Поланецкий стал думать о Марыне. Узнав, что сейчас увидит ее, ни о чем другом он думать уже не мог и все спрашивал
себя: в силу какой удивительной загадки природы полюбил он не пани Эмилию, хотя она явно красивей и, наверно, добрей и лучше, сама способна на
самоотверженную любовь, - а именно эту девушку, которую он несравненно меньше знал и, заслуженно или незаслуженно, меньше уважал? Стоило ей
только появиться, и у него пробуждались чувства, которые мужчина испытывает лишь при виде своей избранницы, тогда как на пани Эмилию при всей ее
женственности смотрел он, как на картину или статую. В чем тут дело, отчего, чем интеллигентней и утонченней человек чем впечатлительней, тем
большее он различие проводит между женщинами? И он не находил другого ответа, кроме того, который слышал от молодого доктора, влюбленного в
Краславскую: “Я ее не идеализирую, но ничего не могу с собой поделать” Однако это лишь подтверждало факт, а не объясняло, но искать причину уже
времени не было: дверь открылась, и вошла Марыня. Они обменялись кивком. Поланецкий бесшумно переставил кресло к кровати больной, знаком указав
Марыне сесть.
- Идите чай пить, - первой заговорила, вернее, зашептала Марыня - Там Васковский.
- А пани Эмилия?
- Пошла спать.
- А пани Эмилия?
- Пошла спать. Сказала, ей самой чудно, но такое чувство, что нужно лечь.
Подозреваю, что это доктор ее загипнотизировал. И хорошо сделал. Ведь Литке действительно лучше.
Марыня посмотрела ему в глаза.
- Правда лучше, - повторил он. - Если, конечно, приступ не повторится... а есть надежда, что нет.
- Ну и слава богу? Идите же пить чай.
Но он предпочитал сидеть с ней вот так, рядом и перешептываться доверительно.
- Ладно, пойду, только попозже, - сказал он. - Давайте уговоримся, что вы тоже пойдете отдохнуть. Мне говорили, ваш отец захворал.
Пришлось, наверно, и с ним сидеть.
- Он поправился уже, и мне хочется непременно Эмильку сменить. Она сказала, прислуга прошлую ночь тоже не спала, так как Литке еще накануне
нездоровилось... Возле нее постоянно должен кто-то находиться; давайте дежурить по очереди: я, вы и Эмилька.
- Хорошо. Не сегодня я уж не уйду, останусь - не здесь, так в соседней комнате, чтобы в случае чего быть под рукой. Когда вы узнали о
приступе?
- Я не знала ничего. Просто зашла проведать, как обычно.
- А за мной слуга прибежал в ресторан. Представляете, как я сюда летел, боялся, в живых ее не застану. И самое удивительное, что за обедом
мы с Букацким и Васковским говорили почти исключительно о Литке, пока Машко не пришел и не объявил, что женится.
- Машко женится?
- Да. Никто еще не знает, но нам он торжественно об этом объявил. На панне Краславской; помните, у Бигеля была в тот раз? Для Машко -
хорошая партия.
Наступило молчание. Известие о том, как легко утешился молодой адвокат, должно было бы принести облегчение Марыне, которая, не любя Машко и
отказав ему, после не раз упрекала себя, думая, что разбила его надежды и заставила его страдать. Однако новость ее удивила и уколола. Женщине,
которая кому-то сочувствует, хочется, во-первых, чтобы этот “кто-то” в самом деле был несчастен, а во-вторых - самой быть его утешительницей;
если же в этой роли выступает другая, она бывает несколько разочарована. К тому же самолюбию Марыни был нанесен двойной удар. Она не
предполагала, что ее можно так быстро забыть, и вынуждена была признаться себе, что напрасно считала Машко личностью незаурядной. До сих пор он
был для нее чем-то вроде козырного туза в игре против Поланецкого; теперь козыря этого она лишилась - и почувствовала себя почти уязвленной. Что
ей, правда, не помешало не кривя душой сообщить Поланецкому, как она рада, хотя, в сущности, не очень приятно было вдобавок еще именно от него
узнать об этом.
Поланецкий с некоторых пор был с ней очень сдержан и ничем не выдавал своих чувств. Но при этом, поскольку им приходилось часто
встречаться, избегал и чрезмерной скованности, держась доброжелательно и непринужденно, что в ее глазах служило доказательством охлаждения к
ней. И хотя прежняя обида не изгладилась, напротив, укоренилась еще сильней, хотя то, первое разочарование стало постоянным источником горечи,
мысль - так уж устроен человек, - что ее собственная холодность ему безразлична, была для Марыни просто невыносима. Ей даже почудилось, будто
Поланецкий злорадствует, что она обманулась в Машко и, потеряв возможность выбирать между ними двумя, которой как-никак еще недавно располагала,
оказалась совсем уж в унизительном положении, словно ею пренебрегли.