).>. Видя
их вот так, рядом, он уверился, что дубраву купил Поланецкий, желая сохранить для Марыни хоть часть Кшеменя, а значит, действовал с ее ведома и
согласия. И при мысли, что он натворил, учинив Машко скандал, у него волосы вставали дыбом, и отвечал он Плавицкому невпопад, а то и вовсе нес
околесицу, и тот тем откровенней потешался над “провинциалом”, который последнего ума лишился в городе. Себя Плавицкий почитал уже варшавянином.
Но настал момент, когда молодые люди остались наедине: Марыня занялась в соседней комнате приготовлением чая, а Плавицкий пошел к себе за
сигарой.
- Выйдемте после чая вместе, - воспользовавшись этим, обратился Поланецкий к Гонтовскому, - нам с вами надо потолковать по поводу вашего
столкновения с Машко.
- Ладно, - угрюмо буркнул тот, сообразив, что Поланецкий - секундант Машко.
Пришлось выпить чаю, а потом еще довольно долго сидеть - не любивший рано ложиться Плавицкий предложил Гонтовскому сыграть партию в
шахматы. Пока они играли, Поланецкий с Марыней опять сели в сторонку и повели оживленный разговор, причиняя этим “увальню” неимоверные
страдания.
- Вам, верно, приятен приезд пана Гонтовского, он напоминает Кшемень, - сказал вдруг Поланецкий.
На лице Марыни выразилось удивление оттого, что Поланецкий заговорил о Кшемене, тогда как они по молчаливому уговору должны были избегать
этого предмета.
- О Кшемене я больше не вспоминаю, - помолчав, ответила она.
Но она сказала неправду: в глубине души ей было бесконечно жаль тех мест, где она выросла, жаль своих трудов и неосуществившихся надежд. Но
она считала, ее обязывает забыть долг и день ото дня растущее чувство к Поланецкому.
- Кшемень, - прибавила она взволнованно, - был причиной нашей ссоры, а я хочу мира между нами, мира навсегда.
И взглянула в глаза ему с тем очаровательным кокетством, на которое легкомысленная женщина способна всегда, а порядочная - лишь когда
любит.
“Какая она добрая”, - подумал Поланецкий, а вслух сказал:
- У вас есть против меня неотразимое оружие. Это оружие - доброта, с ее помощью можно меня заманить хоть в ад...
- Я никуда не собираюсь вас заманивать, - сказала она.
И, словно в подтверждение, засмеялась, качая своей красивой темноволосой головой, а Поланецкий, глядя на ее лицо и чуть великоватый
улыбающийся рот, думал: “Люблю я ее или нет, но притягивает она меня, как магнит”.
И никогда прежде - даже когда он не сомневался еще в своем чувстве, стараясь его побороть, - она не нравилась ему так и не вызывала такой
симпатии.
Время было, однако, уже позднее, и, попрощавшись, они с Гонтовским вышли на улицу.
Поланецкий, не очень умевший сдерживаться, вдруг остановился и спросил злосчастного “увальня” почти вызывающе:
- Вы знали, что кшеменьскую дубраву купил я?
- Знал, - отвечал Гонтовский, - ваш агент, как его... который говорит, что татарин родом, заезжал ко мне в Ялбжиков и сказал, что вы.
- Почему же вы не мне скандал закатили, а Машко?
- Не устраивайте мне допрос, я прокурорского тона не люблю. Поскандалили мы с этим господином по той простой причине, что вы Плавицким
ничего не должны, а он ежегодно должен им выплачивать обещанную сумму, и, если разорит Кшемень, с него взятки гладки.
Вот вам ответ на вопрос,
почему я с ним побранился.
Поланецкий не мог не признать, что ответ не лишен смысла, и решил подойти с другого конца.
- Пан Машко просил меня быть его секундантом, - начал он, - вот почему я в это вмешиваюсь. Но как секундант я с вами объяснюсь завтра,
сегодня же как лицо частное и родственник Плавицких, хотя и дальний, хочу вам только заявить: вы оказали очень плохую услугу пану Плавицкому и,
если они останутся с дочерью без куска хлеба, виноваты в этом будете вы. Да, только вы!
Гонтовский вытаращил глаза.
- Без куска хлеба?.. Я?..
- Да, вы, - повторил Поланецкий. - Послушайте-ка, что я вам скажу. Обстоятельства так складываются, что дуэль, независимо от исхода, может
иметь роковые последствия для Плавицких. Вы их форменным образом разорите, лишив средств к существованию, можете мне поверить.
Если Гонтовский и впрямь не любил прокурорского тона, сейчас ему представлялась возможность это доказать. Но он совершенно растерялся и
стоял, испуганно разинув рот, не в силах произнести ни слова.
- Каким образом? Почему? - помолчав, выдавил он. - Уверяю вас, до этого не дойдет, даже если мне Ялбжиков придется продать...
- Пан Гонтовский, - перебил Поланецкий, - к чему этот разговор! Я с детства знаю те места. Ну что такое Ялбжиков? Какой от него доход?
Поланецкий попал в самую точку. Ялбжиков был маленьким именьицем в сто тридцать пять десятин; кроме того, вместе с имением Гонтовский
унаследовал, как водится, кучу долгов, и слова Поланецкого окончательно его сразили.
Но тут в голове у него мелькнуло: а что, если это все не так, мало ли чего наговорит Поланецкий, и он ухватился за эту мысль, как утопающий
за соломинку.
- Что-то я вас не понимаю, - сказал он. - Бог свидетель, скорее я сам погибну, чем Плавицких погублю, и да будет вам известно, что этому
господину Машко я с наслаждением шею бы свернул, но если надо, черт с ним, ради Плавицких я даже готов отступиться. Но после инцидента с Машко я
сейчас же к пану Ямишу пошел - он в Варшаву на выборы приехал - и все ему выложил. Он сказал, что я выкинул глупость, и отругал меня - что
правда, то правда! И будь во мне дело, я рукой бы махнул: что там моя шкура, но коли речь о Плавицких, я уж поступлю, как пан Ямиш скажет, - и
будь что будет! Пан Ямиш там же остановился, в гостинице “Саксония”.
На том они и расстались, и Гонтовский побрел в гостиницу, кляня на чем свет стоит и Машко, и себя, и Поланецкого. Он догадывался, что
Поланецкий не привирает, произошла непоправимая беда: он причинил вред панне Марии, ради которой жизни бы не пожалел. Если до сих пор у него
оставалась некоторая надежда, теперь все кончено: Плавицкий откажет ему от дома; панна Мария выйдет за Поланецкого - разве что сам он не
согласится. Но кто же не согласится взять ее в жены? И бедняга понял, что, прийдись ей выбирать, он оказался бы на последнем месте среди
претендентов. “Да и что у меня есть! - рассуждал он сам с собой. - Паршивый Ялбжиков, и ничего больше. Ни ума, ни денег. У других хоть знания, а
я и не знаю ничего! Другие что-то из себя представляют, а я ровно ничего. Поланецкий и богат, и образован, а что я люблю ее больше, какой от
этого прок? Если вместо помощи я, болван, еще ей и навредил...”
Поланецкий на обратном пути примерно то же думал о Гонтовском, но ни капельки ему не сочувствовал.