Что ж, это вполне естественно. И я со
своей стороны хочу тебя заверить: краснеть вам за меня не придется. Конечно, я волнуюсь, вот тут, под ложечкой, сосет, но знаешь, почему?
Опасность, выстрелы - это все пустое! Дай мне пистолет, отведи в лес - хоть полдня палить готов в этого идиота и полдня стоять под его
выстрелами. Я уже раз участвовал в дуэли и знаю, что это такое. Волнуешься из-за самой комедии: приготовлений, секундантов, - от сознания, что
на тебя смотрят, из боязни оплошать, осрамиться. Это как публичное выступление: самолюбие затрагивается, и ничего больше. Для нервных людей
дуэль, конечно, большое испытание. Но у меня нервы крепкие. Есть у меня и еще преимущество: я привык на людях бывать, не то что он. С другой
стороны, такой остолоп лишен воображения, не может себе представить, как будет выглядеть его разлагающийся труп и прочее. Но собой владеть я
умею лучше... И еще одно, к слову: философия философией, но все решает характер, темперамент. Мне эта дуэль ничего не дает и ни от чего не
спасает, напротив, у меня из-за нее неприятности могут быть. И все-таки я не удержался... Возненавидел этого идиота, до того он меня довел,
раздавить его хочу, уничтожить - тут уж не до рассуждений... Будь уверен, стоит мне только увидеть его ослиную рожу - сразу перестану
волноваться, забуду всю эту комедию, никого, кроме него, не будет для меня существовать.
- Да, это мне знакомо, - сказал Поланецкий.
Пятна на лице Машко стали сизыми от холода, что его не красило, придавая ему прямо-таки зловещий вид.
Тем временем они приехали. И почти тотчас же, скрипя по снегу, показалась пролетка с Гонтовским, Ямишем и Вильковским. Выйдя, они
раскланялись с противниками и всемером, считая и доктора, направились в глубь леса, к месту, накануне выбранному Кресовским.
Извозчики поглядели вслед семерым мужчинам, чьи черные пальто резко выделялись на фоне белого снега, и перемигнулись.
- Кумекаете, чем дело пахнет? - спросил один.
- Нам, чай, не впервой! - ответил второй.
- Дураки дерутся - умный не встревай!
А те, с трудом вытаскивая из снега калоши, выдыхая целые клубы белого пара, шли по лесу к противоположной опушке. Ямиш в нарушение
установленных правил приблизился по дорогое к Поланецкому.
- Моим искренним желанием было, чтобы мой подопечный извинился перед паном Машко, но на таких условиях это унизительно, - сказал он.
- Я, со своей стороны, просил Машко смягчить выражения, но он уклонился...
- Так, значит, ничего другого не остается. Страшно нелепо, но другого выхода нет!
Поланецкий ничего не ответил, и некоторое время они шли молча.
- Да, - заговорил снова Ямиш. - До меня дошли слухи, будто Марыня Плавицкая получила что-то по завещанию.
- Да, хотя и немного.
- А старик?
- Злится, что не ему все состояние досталось.
- Он немножко того... - сказал Ямиш, постучав рукою в перчатке по лбу. Потом, оглядевшись, прибавил: - Что-то мы долго идем.
- Скоро будем на месте.
И они пошли дальше. Солнце уже поднялось над лесом. Деревья отбрасывали на снег голубоватые тени, но постепенно становилось все светлее. С
верхушек, где гомозились вороны и галки, бесшумно осыпался сухой, мягкий, как пух, снежок, конусообразными грядками ложась вокруг стволов.
Тишь
и покой царили в лесу. А люди пришли нарушить их выстрелами друг в друга.
На опушке, куда они наконец вышли, было совсем светло. Краткое предисловие Ямиша о худом мире, который лучше доброй ссоры, дуэлянты
выслушали, даже не опуская высоких, закрывавших уши меховых воротников; когда же Кресовский зарядил пистолеты, сразу взяли их и, сбросив шубы и
подняв дула кверху, встали друг против друга.
Гонтовский тяжело дышал, лицо у него было красное, усы обмерзли. Весь вид его говорил о том, что он делает над собой невероятные усилия и,
если б не выдержка и боязнь показаться смешным, не позволявшие поддаться чувству, он кинулся бы на противника и избил его рукояткой пистолета, а
то и просто кулаками. Машко, который перед тем делал вид, будто не замечает Гонтовского, вперил в него взгляд, полный нескрываемой злобы,
ненависти и презрения. Пятна на его щеках опять запылали. Но держался он хладнокровней Гонтовского я в своем долгополом сюртуке, в шляпе с
высокой тульей, с длинными бакенбардами походил на актера, играющего роль вызванного на дуэль невозмутимого джентльмена.
“Уложит нашего увальня как собаку”, - промелькнуло у Поланецкого в голове.
Команда раздалась, и два выстрела нарушили лесную тишину. Затем послышался надменный голос Машко:
- Прошу еще раз зарядить пистолеты.
У ног его на снегу расползлось меж тем кровавое пятно.
- Вы ранены, - сказал, подбегая доктор.
- Возможно, но прошу зарядить...
Он покачнулся - пуля действительно угодила в него, зацепив коленную чашечку.
Дуэль была прервана. Один Гонтовский стоял на месте, выпучив глаза, не понимая, что произошло.
Когда раненому была оказана первая помощь, Ямиш подтолкнул Гонтовского к нему.
- Признаю, что незаслуженно оскорбил вас, и беру свои слова обратно... приношу свои извинения, - пробормотал он сбивчиво, но искренне. - Вы
ранены... но я, право, этого не хотел.
Минуту спустя, когда в сопровождении Ямиша и Вильковского он покидал место дуэли, снова послышался его голос.
- Ей-богу, всему виной пистолет, я целил поверх его головы.
Машко за весь тот день не сказал больше ни слова и на вопрос врача, очень ли беспокоит рана, лишь молча покачал головой.
- Как будто и неглупый человек, - узнав о случившемся, сказал Поланецкому Бигель, который накануне с целым ворохом контрактов вернулся из
Пруссии, - а тоже с придурью... С его хваткой, множеством выгодных дел этот Машко прекрасно мог бы зарабатывать, целое состояние сколотить, а
вот поди ж ты! Лезет в авантюры, кредит исчерпывает без остатка, имение себе покупает, корчит важного барина, лорда английского, черт его знает
кого, лишь бы самим собой не быть. Странно, а главное - ведь это очень распространено! Подумаешь иной раз: не так уж и плоха жизнь, но люди
своей безалаберностью, дикими претензиями и причудами, - а у нас так их хоть отбавляй! - сами портят ее, словно нарочно. Желание больше иметь,
больше значить в обществе - все это можно понять, но зачем же добиваться этого, не считаясь с реальностью! Ни ума, ни предприимчивости у Машко
не отнимешь, но если его поступки взвесить, то ей-богу... - И Бигель постучал себя пальцем по лбу.
Машко меж тем, стиснув зубы, молча страдал - рана была неопасная, но очень болезненная. Вечером в присутствии Поланецкого он дважды терял
сознание от боли и так ослаб, что самообладание, помогавшее ему держаться весь день, совсем оставило его.