В маленькой квартирке Сандоза поднялсяневообразимый
шум: хохот, споры,крики.СамСандозподавалпример,помогаяслужанке
накрывать на стол, а старуха не переставала попрекать его, потомучтобыло
уже половинавосьмогоибаранинапережарилась.Пятьсотрапезниковели
вкусный луковый суп, когда появился новый гость.
- Вот он, Ганьер! - взревели все хором.
Ганьер,маленький,невзрачный,скукольным,удивленнымличиком,
обрамленным легкой белокурой бородкой, стоял на пороге, щуря зеленыеглаза.
Он былродомизМелона,сынбогатыхбуржуа,которыеоставилиемув
наследство два дома; живописи он научился самостоятельно в лесах Фонтенебло,
где, воодушевляемый лучшими намерениями, писалдобросовестныепейзажи.Но
истинной его страстью была музыка, он был буквально одержим музыкой,иэта
пламенная страсть сблизила его с самыми отчаянными из компании художников.
- Может быть, я лишний? - тихо спросил он.
- Нет, нет, входи скорее! - закричал Сандоз.
Стряпуха уже несла прибор.
- Нужно и для Дюбюша поставить прибор, - заметилКлод,-онговорил
мне, что придет.
ВседружнопринялисьругатьДюбюша,которыйпытаетсяпролезтьв
светское общество. Жори рассказал, что встретил его однажды, когда он ехал в
коляске со старухой и барышней, причем на коленяхегокрасовалисьзонтики
обеих дам.
- Почему ты опоздал? - спросил Фажероль у Ганьера.
Ганьер положил обратно ложку, не донеся ее до рта, и ответил:
- Я был на улице Ланкри, ты знаешь,тамбываюткамерныеконцерты...
Дорогой друг, ты и представить себе не можешь, что такое Шуман!Всеготебя
так и переворачивает, ощущаешь как бы легкое женское дыхание на затылке. Да!
Представь себе нечтоменеематериальное,чемпоцелуй,некоесладостное
веяние... Честное слово, чувствуешь прямо смертную истому!..
Глаза его увлажнились, он побледнел, как от чрезмерного наслаждения.
- Ешь, - сказал Магудо, - расскажешь потом.
Подали ската, к немупотребовалсяуксус,чтобыпридатьпикантность
черной подливке, показавшейся приятелям слишкомпресной.Еливовсю,хлеб
только успевали резать. Никаких деликатесов-разливноевино,даиего
усердно разбавляли водой из боязни, что может не хватить. Появлениежареной
баранины встретили дружным ура, и хозяин уже принялся нарезать жаркое, когда
вновь отворилась дверь. Но на этот раз раздались яростные протесты:
- Нет, нет, никого больше не пустим! За дверь, предатель!
Дюбюш, запыхавшисьотбега,остолбеневотоказанногоемуприема,
вытягивал вперед бледное лицо и бормотал:
- Честное слово, уверяю вас, это из-за омнибуса!.. На Елисейскихполях
мне пришлось пропустить целых пять!
-Нет,нет,онлжет!..Пустьубираетсякчерту,недадимему
баранины!.
. На Елисейскихполях
мне пришлось пропустить целых пять!
-Нет,нет,онлжет!..Пустьубираетсякчерту,недадимему
баранины!.. Вон, вон!
Тем неменееонвсежевошел,ивсеобратиливниманиенаего
респектабельный костюм: черные брюки, черный сюртук, галстук, даже булавка в
галстуке, изящная обувь; ни дать, ни взять -церемонный,чопорныйбуржуа,
отправляющийся обедать в гости.
- Смотрите-ка! Он потерпел крах - его не пригласили! - начал издеваться
Фажероль. - Светские дамы оставилиегосносом,поэтомуониприбежал
охотиться за нашей бараниной, больше ему ведь некуда было податься!
Дюбюш покраснел и забормотал:
- Ничего подобного! Перестаньте насмешничать!.. Оставьте меня в покое!
Сандоз и Клод, сидевшие рядом, улыбаясь, подозвали к себе Дюбюша:
- Возьми тарелку и стакан да садись скорее междунами...Ониоставят
тебя в покое.
Но пока ели жаркое, приятели непереставалииздеватьсянадДюбюшем.
Когда стряпуха принесла Дюбюшу тарелку супа и припрятанный кусочек ската, он
начал сам надсобойдобродушноподтрунивать,изображалволчийаппетит,
начисто вылизывал тарелку ирассказывалсвоизлоключения:емуотказали,
когда он посватался за одну девушку, только потому,чтоонархитектор.К
концу обеда все говорили разом, шум стоял невообразимый. Кусочексырабри,
единственный десерт, имел необыкновенныйуспех.Отнегонеоставилини
крошки. Хлеба не хватило. О вине и говорить нечего, каждый из присутствующих
осушил до дна стакан холодной воды,прищелкиваяязыкомивеселохохоча.
Раскрасневшиеся, с полными животами, разморенные от сытной еды, всеперешли
в спальню.
Вечера у Сандоза всегда проходили хорошо. Даже во времена остройнужды
он никогда не отказывал себе в удовольствии угостить своих товарищей хотя бы
супом. Его восхищало, что они дружны, одушевлены общейидеейисобираются
вот так, все вместе. Хотя он был им ровесник, ониспытывалкнимподобие
отцовского чувства, радуясь, когда емуудавалосьсобратьихусебя,и,
объединенные единым порывом, они опьяняли друг друга избытком надежд.Из-за
стола все переходили в спальню, и, так как места не хватало, двоеилитрое
усаживались на кровать.Жаркимилетнимивечерамиокнастоялиоткрытыми
настежь, и на светлом ночном небе четко выделялись черные силуэты башнисв.
ИаковаибольшихдеревьеввсадуДомаглухонемых,возвышавшиесянад
окрестными домами. Когда позволяли средства, подавалось пиво.Табаккаждый
приносил с собой, и все дымили так, что комната наполнялась как бытуманом;
поздноночьювунылойтишинеэтогозаброшенногокварталагремели
нескончаемые споры.
В девять часов вошла стряпуха и сказала Сандозу:
- Сударь, я все убрала, можно мне уходить?
- Да, пожалуйста.