Онзаботливоподоткнул
одеяло со стороны стены, взбил подушку, откинул простыню.
- Ну вот, теперь можно и баиньки!
Она продолжала молчать,недвигаясьсместа,итолькорастерянно
проводила пальцами по платью, не решаясь расстегнутьего.Онзадвинулее
ширмой. Подумать только! Какаястыдливость!Самонуправилсямгновенно:
расстелил простынинадиване,одеждуразвесилнамольбертеиулегся,
растянувшись на спине. Но спохватившись, что она, вероятно,ещенеуспела
раздеться, он не погасил свечу. Он даженеслышал,чтобыонадвигалась,
наверное, все такженеподвижностоитужелезнойкровати.Наконецон
разобрал шелест одежды, медленные, приглушенные движения, как будтоонане
решалась раздеться, боязливо прислушиваясь ипоглядываянаогонексвечи,
который все еще не гасили. Прошло несколько минут,показавшихсяемуочень
долгими; скрипнула кровать, и воцарилась тишина.
- Ну как, мадмуазель? - спросил Клод более мягко.
Снедаемая волнением, она ответила еле слышно:
- Спасибо, сударь, мне хорошо.
- Тогда покойной ночи.
- Покойной ночи.
Он задул свечу, наступила глубокая тишина. Несмотрянаусталость,он
открыл глаза и, чувствуя, что ему не уснуть, устремил взгляд наокно.Небо
очистилось,звездысверкаливзнойнойиюльскойночи,и,несмотряна
отшумевшую грозу, стояла такая жара, что Клод весьгорел,выпроставголые
руки поверх простыни. Мысли его были полны этойдевушкой,внемборолись
противоречивые чувства:презрение,котороеонсудовольствиемвыказал,
боязнь осложнить свою жизнь, если он сдастся, страх показаться смешным, если
он не воспользуется представившимся случаем; новерхвзялопрезрение,он
чувствовал себя сильным и, вообразив, чтоегоспокойствиюугрожаетцелая
сеть хитросплетений, гордился, что превозмог соблазн. Онметалсянасвоем
диване, задыхался и галлюцинировал в полусне - ему чудилась в мерцании звезд
женская нагота, обнаженная живая плоть женщины, которую он втайне обожал.
Потом его мысли окончательноспутались.Чтоонаделает?Сперваон
думал, что она спит, потому чтонеразличалдажееедыхания;потомон
услышал, что так же, как и он, она ворочается, только осторожно, еле слышно.
Очень неопытный в обращении с женщинами, он старалсяобдуматьрассказанную
ею историю, подробности которой сейчас казались ему более правдоподобными; к
чему, однако, ломать голову? Соврала она или сказала правду,какоеемудо
этого дело! Завтра он ее выставит за дверь:здравствуйте,досвидания,и
никогда больше они не встретятся. Ему удалось заснутьтольконарассвете,
когдазвездыуженачалибледнеть.Онаже,несмотрянаусталостьот
путешествия и всего пережитого, продолжала ворочаться за ширмой, задыхаясь в
духоте, под раскаленной крышей оцинкованного железа; теперь она уженетак
стеснялась, но ее нервы, растревоженные присутствием мужчины,которыйспал
там, возле нее, возбуждало неосознанное желание девственницы.
Онаже,несмотрянаусталостьот
путешествия и всего пережитого, продолжала ворочаться за ширмой, задыхаясь в
духоте, под раскаленной крышей оцинкованного железа; теперь она уженетак
стеснялась, но ее нервы, растревоженные присутствием мужчины,которыйспал
там, возле нее, возбуждало неосознанное желание девственницы.
Проснувшись утром, Клод с удивлением раскрыл глаза.Былоужепоздно,
широкие снопы света прорывались сквозь окно.Егоизлюбленнымутверждением
было, что молодыехудожникишколыпленэрадолжнысниматьименнотакие
мастерские, пронизанные насквозь живым пламенем солнечных лучей, которыхне
терпели художники академической школы. Свесивбосыеноги,Клодудивленно
приподнялся.Какогочертаонулегсянадиване?Онобводилглазами
мастерскую,ещеневполнепроснувшись,ивдругувиделгрудуюбок,
видневшихся из-за ширмы. "Ах да! - вспомнил он. - Девица!" Прислушиваясь, он
уловил глубокое, чистое дыхание спящего ребенка. Значит, она все еще спити
так спокойно, что просто обидно ее будить.Незная,чтопредпринять,он
сидел, почесывая ноги, недовольный, что из-за этого приключения у него может
пропасть рабочее утро. Он возмущался своиммягкосердечием;кудабылучше
было растолкать ее, чтобы она тотчас же убралась вон. Ивсежеоноделся
потихоньку, надел шлепанцы и двигался на цыпочках.
Кукушка на часах прокуковала девять раз. Клод испугался, как бы часы не
разбудили спящую девушку. Однако ровное дыхание слышалось по-прежнему. Тогда
он подумал, чтолучшевсегоемунемедленнопринятьсязасвоюбольшую
картину; он позавтракает позже, когда онапроснется.Однакоприступитьк
работе было не так просто. Несмотря на то, что он привык житьвчудовищном
беспорядке, эти юбки, валявшиеся на полу, выводили его изтерпения.Из-под
них все еще сочилась вода, они явно не просохли.Ругаясьвполголоса,Клод
поднял все эти тряпки одну за другой и развесил постульям-сушитьсяна
солнце. И как только не стыдно побросатьвсевтакомбеспорядке!Теперь
никогда не просохнут ее юбки, никогда она не сможет уйти! Он неловковертел
и переворачивал женские тряпки, запутался в черном шерстяном корсаже, ползал
на четвереньках, отыскивая чулки, завалившиеся застарыйхолст.Этобыли
длинные тонкие фильдекосовые чулки пепельно-серого цвета, он внимательноих
рассмотрел, прежде чем повесить просушиться. Чулки намоклиотстекавшейс
подола воды, и, чтобы скорееихвысушить,Клодвыжималих,разглаживая
теплыми руками.
С тех пор как он встал, Клоду все времяхотелосьотодвинутьширмуи
посмотреть. Это любопытство,котороеонсчиталглупым,увеличивалоего
дурное настроение. Наконец, по привычке пожав плечами, он взялся за кистии
тут жеуслышалнесвязноебормотаниеишуршаниепростынь,потомопять
возобновилось ровное дыхание;наэтотразонсдался,бросилкистии,
отодвинув ширму, просунул за нее голову.