На второй месяц она иногда приходила уже безпредупреждения,в
любой день недели, когда ей давали поручения в городе; в такихслучаяхона
задерживалась не больше двух минут, времени ей хватало только нато,чтобы
сказать: добрый день, и, ужеспускаясьполестнице,онакричалаКлоду:
добрый вечер.
Клод начинал ближе узнавать Кристину. При егопостоянномнедовериик
женщинам он долго подозревал какое-то любовное похождениевпровинции;но
нежные глаза и ясный смех девушки стерли его подозрения, он почувствовал всю
чистоту этого большого ребенка. Она приходила к нему безвсякогосмущения,
как к другу, и болтовня ее лиласьнеудержимымпотоком.Раздвадцатьона
рассказывала ему о своем детстве в Клермоне, без концавозвращаяськэтой
теме. В тот вечер, Когда капитана Хальгрена сразил второйударионупал
безжизненной массой с кресла на пол, онаиматьбыливцеркви.Онадо
мельчайших подробностей помнила их возвращение домой и последовавшую ужасную
ночь: капитан, громадный, толстый, с выдающимся вперед подбородком, лежал на
матрасе, вытянувшись во весь рост; образ мертвого отцатакврезалсявее
детскую память, что онанемогласебепредставитьегоиначе.Кристина
унаследовалаотцовский,выдающийсявпередподбородок,имать,когда
сердилась, исчерпав всесредствавнушения,кричала:"Подбородокутебя
галошей, ты будешь такая же необузданная, как твой отец!" Беднаямама!Как
мучила ее Кристина бессмысленнымишалостями,непреодолимымстремлениемк
шуму и крику! В ее памяти мать навсегда осталась пригвожденной к окну, возле
которого она раскрашивала веера: Кристина так и видит свою мать - маленькую,
хрупкую, с прекрасными кроткими глазами.Есликто-нибудьхотелдоставить
удовольствие ее матери, тоговорил:"Удочеривашиглаза".Тогдамать
улыбалась, радуясь, что, по крайней мере, хотя бы одна еечертаперешлак
дочери. После смерти мужаонатакнадрываласьнадработой,чтоначала
слепнуть. Чем жить? Вдовья пенсия, шестьсот франков, едва покрываларасходы
на ребенка. В течение пяти лет Кристина видела, как унеенаглазахмать
сохнет и бледнеет, тает с каждым днем, постепенно обращаясь втень;теперь
Кристинувсегдамучаетсовесть,чтоонанебыладостаточночуткаи
внимательна,вечнолениласьиоткладываласнеделинанеделюблагое
намерение помогать матери в ее работе; но ни руки, ни ноги не слушалисьее,
она буквально заболевала, если принуждала себя сидеть спокойно. И вот настал
день, когда ее мать слегла в постель и умерла; голос ееугас,авглазах
стояли крупные слезы. Вот так Кристина всегда и видитее,ужемертвую,с
устремленными на нее широко открытыми глазами, полными слез.
Не все воспоминания оКлермонебылитраурными,иногдаКлодсвоими
вопросами наводил Кристину и на веселые рассказы. Она смеялась во весьрот,
показывая свои прекрасные, зубы, когдаописывалапровинциальнуюжизньна
улице Леклаш; ведь родилась-то она в Страсбурге, отец еебылгасконцем,а
мать парижанкой, и вот их забросило в глухую, отвратительнуюОвернь.
Улица
Леклаш спускается к ботаническому саду, узкая и сырая, унылая,какпогреб;
ни одногомагазина,,никакихпрохожих,хмурыедомасвечнозакрытыми
ставнями. Но в их квартире окна во двор выходили на южнуюсторону,итуда
беспрепятственно; врывалось солнце. Перед столовой был широкий балкон, нечто
вродедеревяннойгалереи,увитойгигантскойглицинией,котораясплошь
покрыла ее своей густой зеленью. Там-то и вырослаКристина,вначалеиграя
врале кресла увечного отца, потом заточенная в комнатесматерью"которой
любая прогулка была в тягость. Кристина совершенно, не знала нигорода,ни
его окрестностей, и они с Клодом покатывались со смеху, когда на большинство
его вопросов она неизменно отвечала: я не знаю. Горы? Да, соднойстороны,
там виднелись горы, они возвышались над домами, но другие улицы выходилина
плоские поля, тянувшиеся до горизонта; туда они никогда не ходили, - слишком
далеко. Она помнила толькокуполсобораПюи-де-Дом,совершеннокруглый,
похожий на сноп. Она могла бы пройти к собору сзакрытымиглазами:вокруг
площади Де-Жод и поулицеДе-Тра;одругихулицахеебылобесполезно
расспрашивать, всесмешалосьвеепредставлении-пологиепереулкии
бульвары, город черной лавы, построенныйнасклонегоры,бурныепотоки,
стекавшие во время грозовых ливней, под ужасающимиударамигрома.Чтоза
чудовищные там грозы, - вспоминая их, она до сих пор; содрогается!Изокна
своей комнаты она видела вечно пламенеющийгромоотводнакрышемузея.В
столовой, которая служила им одновременно и гостиной, были глубокиеоконные
ниши, похожие на амбразуры; одна такая амбразура была отведена Кристине, там
помещался ее рабочий столик и все ее безделушки. Именно там мать научилаее
грамоте, и там же она дремала, слушая учителей, - занятия всегда нагоняли на
нее сон. Онаиздеваласьнадсвоейневежественностью:нечегосказать-
образованная девица, не сумела выучитьдажеименафранцузскихкоролейс
датами их царствования! Хороша музыкантша, - так изастрялана"Маленьких
лодках"! Искусная акварелистка, - даже дерева не может написать, потомучто
листья чересчур трудно изобразить! Затемеевоспоминанияперескакивалик
полутора годам, проведеннымвмонастыре,кудаонапопалапослесмерти
матери; монастырь находился за городом, там были прекрасные сады.Следовали
неистощимые истории одобрыхмонахинях,обихревности,вздорности,-
наивность ее рассказов приводила Клода в изумление.
Она должна была стать монахиней, хотя посещение церкви вызывалоунее
удушье. Все в жизни казалось ей конченым,когданастоятельница,оченьее
любившая, сама дала ей возможностьуехатьизмонастыря,предложивместо
чтицыугоспожиВансад.ДосихпорКристинаизумлялась,какмогла
мать-настоятельница так ясно читать в ее душе? Ведь,очутившисьвПариже,
она стала совершенно равнодушна к религии.
Когда клермонские воспоминания были исчерпаны, Клодрасспрашивал,как
ей живется у госпожиВансад;ивсякийразонарассказывалаемуновые
подробности.