Датчики всех участков Производства Пряжек для Собачьих Ошейников вели непрерывный гармоничный учет-планирование. Они могли менять скорость поточных линий с точностью до микрона в микросекунду. Они могли среагировать на каждое нажатие кнопки потребительского автомата от Новой до Огненной Земли, доведя информацию об этом событии до складов, баз и заводов, даже до отдельных станков, если бы появилась необходимость в поштучном учете.
Служащий по инерции продолжал каждый день приходить к девяти утра. Он просто не мог иначе. Он стоял перед запертой наглухо дверью, пытался и никак не мог себе представить, бедняга, как это могут бездушные электронные штучки делать то, что делал он многие годы. Служащий глухо надеялся: вдруг эти штучки ошибутся, зашлют, скажем, листовой металл не того размера, что идет на пряжки, и тогда снова вспомнят о нем, Служащем, вспомнят и позовут...
Но никто не вспоминал о нем. Он навел справки и узнал, что бывшие его сослуживцы переучивались на новые специальности, а некоторые из них даже стали специалистами по кибернетическим машинам. Ему тоже предлагали переучиться, но он и слышать не хотел ни о какой другой работе. Ему было все равно, что учитывать и планировать, и, когда сведущие люди, к которым он обращался, категорически сказали, что учет и планирование отданы машинам навсегда. Служащий впал в отчаяние. Он даже заболел и целую неделю лежал в постели, тихо стеная и глядя глазами, полными тоски и непонимания, в потолок. Врач не знал, как его лечить. На всякий случай он прописал хвойные ванны.
Однажды ночью Служащий лежал без сна, и в потоке беспокойных мыслей вдруг представился ему стальной лом, забытый монтажниками. Наверное, он все еще там стоит, прислоненный к стене... Взять бы его, снова ощутить в руках холодную, надежную тяжесть оружия...
Служащий не помня себя вскочил с постели и как был, в мятой пижаме, помчался по ночным улицам к бывшему своему Управлению.
Лом был на месте - там, где он оставил его, возле двери бывшей комнаты Э 1038-бис. Служащий схватил лом и нанес страшный удар по двери. Он колошматил изо всех сил, пока не сорвал дверь с петель. Проникнув таким образом в отсек, он подскочил к голубым панелям, к этим проклятым электронным штучкам, и, размахнувшись, обрушил на них оружие своей мести и обиды...
Очнулся он в больнице. Хорошо, что сигнализация повреждений сработала мгновенно и прибежавший дежурный диспетчер успел оказать ему, Служащему, помощь, необходимую при сильном ударе тока.
Спустя несколько дней врач сказал, что Служащий может уйти из больницы.
- Доктор, - сказал Служащий. - Доктор, куда мне идти? Я погибаю оттого, что не нужен...
- Знаю, - ответил врач, - ты последний чиновник планеты. Знаю и понимаю. Но почему бы тебе не попытаться найти себя в новом занятии?
Служащий сухо поблагодарил и вышел.
Вот такая история...
...- Бедненький! - воскликнула Андра. - Какая ужасная история! Но что же с ним стало потом?
- Потом? - переспросил Борг. - Не прошло и двух месяцев, как в лесу появилась шайка разбойников...
Мы засмеялись, а Гинчев, принимавший все всерьез, твердо сказал:
- Этого не может быть.
- Ты прав, - подтвердил Борг. - Говорили, что он стал неплохим спортивным комментатором...
Тут вошли Нонна и Леон Травинский. Леона я не видел с тех пор, как жребий свел нас в поединке на Олимпийских играх. Но стихи его часто попадались мне в журналах. В последнем цикле стихотворений Леона меня поразило одно, под названием "Примару". В нем были такие строки:
Плоть от плоти - избитая истина.
Кровь от крови - забытая истина.
Но тебя я прошу:
Помни о нашем родстве!
Ибо нет ничего ужаснее
Отчужденья людей.
Леон, как мне показалось, раздался в плечах. Его летний светлый костюм приятно контрастировал с загорелым лицом.
- Ты стал осанистый, - сказал я, пожимая ему руку. - Почитаешь новые стихи?
- Нет, - сказал он, дружелюбно глядя серыми глазами. - А ты, я слышал, работаешь теперь на дальней линии?
- Дальние линии пока еще на конструкторских экранах.
- Да... Я за тем и прилетел сюда. - Леон повернулся к Боргу: - Я не помешаю, старший, если поживу здесь несколько дней?
- Живи. - Борг налил себе густого красного вина.
Нонна сочла нужным кое-что объяснить.
- Мы с Леоном, кажется, не встречались с окончания школы, - начала она громким голосом, немного резковатым и как бы не вяжущимся с ее пухлыми розовыми щечками.
- Встречались, - кротко поправил ее Леон. - В Москве, в Центральном рипарте, помнишь? Я тебе еще сказал, что улетаю на Венеру.
Ну конечно, в рипарте, подумал я: где еще можно тебя встретить, модника этакого? Раньше я непременно сказал бы это вслух, а теперь-только подумал. Вот какой добрый я стал, никого не задираю.
- Он в школе вечно писал на меня эпиграммы, - продолжала между тем Нонна. - Кстати, совсем не остроумные...
- Признаю, - засмеялся Леон.
- А теперь, когда узнал, что мы проектируем новый корабль...
- Небывалый, - вставил Леон.
- Новый корабль, - упрямо повторила Нонна, - он вспомнил о моем существовании и принялся вызывать по видео, пока у меня не лопнуло терпение и я не ответила: "Хорошо, прилетай". Леон хочет набраться впечатлений для новой поэмы.
- Все правильно, - подтвердил Леон, - кроме одного: поэму я пока писать не собираюсь. Просто хочется посмотреть, как работают конструкторы, послушать ваши разговоры...
Борг сказал:
- Наши профессиональные разговоры будут тебе непонятны, а будничные - неинтересны. Впрочем, слушай, если хочешь.
Леон посмотрел на главного несколько обескураженно. Потом перевел взгляд на меня, как бы ожидая поддержки. Я знал, что ему хотелось сейчас услышать: "Как? Ты называешь будничным разговор о корабле, которому предстоит уйти в глубины Галактики?" Вот что хотелось услышать Леону. Но я молчал. Глубины Галактики... Ах, да не надо громких слов. Оставим их поэтам...
Было в словах Леона нечто другое, поселившее во мне неясную тревогу.
- Ты был на Венере? - спросил я.
Я знал, что, хотя комиссия Стэффорда давно закончила работу, на Венеру устремились по собственному почину исследователи-добровольцы - биологи и экологи, психологи и парапсихологи, просто генетики, онтогенетики, эпигенетики - большинство из них придерживалось взглядов Баумгартена.
- Я провел на Венере четыре месяца, - сказал Леон.
- Ну, и как там?
Как там мои родители, Филипп и Мария Дружинины, - вот что мне хотелось бы знать более всего. Но, конечно, не приходилось ждать ответа на этот вопрос.
- На Венере сложно, - сказал Леон. - Я разговаривал со многими примарами, и... я не очень силен в психологии, но впечатление такое: никакой враждебности, ничего такого нет. У них свои трудные проблемы, очень трудные, и земные дела их не интересуют. В этом - суть обособления примаров.
- Надо принять меры, - заявил Гинчев. - Решительные меры. Иначе эволюция их обособления приведет к полному отрыву. Венера будет потеряна.
- Какие меры ты имеешь в виду? - спросил Леон.
- Не насильственные, разумеется. Ну, скажем, прививки. Что-то в этом роде предлагал Баумгартен.
- Примары не пойдут ни на какие прививки. Вообще там назревает недовольство. Они охотно сотрудничали с комиссией Стэффорда, но теперь, похоже, исследователи им надоели.
Можно их понять, подумал я.
Я посмотрел на Андру, наши взгляды встретились, в ее глазах я прочел беспокойство. Знает, что Венера - трудная для меня тема. Ах ты, милая... Я улыбнулся ей: мол, не надо тревожиться, мы с тобой сами по себе, а Венера - сама по себе... Но Андра не улыбнулась в ответ.