Никогда, наверное, не кончится работа по благоустройству Земли. Сейчас вот поветрие - прочь из городов, покончим с уплотненностью, скученностью, зеленая мантия планеты. Своего рода культ зеленого дерева. Но настанут другие времена, и кто знает, какие новые идеи будут обуревать беспокойный род человеческий...
На миг сверкнула далеко внизу яркой синью река, и мы въехали в новую часть города.
Мы высадились на центральной площади и попали в людской водоворот.
Куда они вечно торопятся, эти девчонки? И почему им всегда весело? Вот бежит навстречу стайка - в глазах рябит от ярких полосатых юбок. Увидели пузатый кофейный автомат, плеснувший кофе мимо подставленной чашки,- смех. Попалась на глаза реклама нового синтетика - смех. Увидали нас, одна шепнула что-то другим,- смех.
Я невольно оглядел себя. Ничего смешного как будто. Костюм, правда, не новый, пластик пообтерся, потерял блеск.
- Ты прав, пора выбросить, - сказал догадливый Робин. Пошли в рипарт.
В зале рипарта - полно парней. Разглядывают образцы, спорят о расцветках. Дивное времяпрепровождение! Хотя - праздник. По праздникам рипарты всегда забиты. Ну, где тут мои размеры?
Я вспомнил Стэффорда - серый биклоновый костюм, синий платок. Недурно он выглядел. Вот нечто похожее. Цвет хороший, серый, как дома в старом городе.
У автомата узколицый парень моего роста старательно набирал код этого самого костюма. Потом вдруг отменил заказ, стал набирать другой. Я терпеливо ждал.
- Как думаешь, - обернулся он ко мне, - не взять ли и тот, полосатый?
- Возьми обязательно, - сказал я. - И тот, в розовую клетку, возьми. Ты будешь в нем неотразим. Хватай все, какие есть.
Парень нахмурился:
- Ты со всеми так разговариваешь?
- Только с едоками, - отрезал я.
На нас стали оборачиваться. Парень хмуро меня разглядывал, задержал взгляд на моем значке.
- Ты болен, - сказал он, с сожалением покачав головой.
- Чем это я болен?
- Космической спесью.
Робин потащил меня к другому автомату, ворча нечто в том смысле, что я одичал на Луне и разучился разговаривать с людьми. Мне стало немного не по себе, но я был уверен, что дело тут не в "одичании", а в том, что просто я не люблю, когда набирают больше, чем нужно.
- Откуда ты знаешь, сколько ему нужно? - урезонивал меня рассудительный Робин. - Тебе достаточно одного костюма, а этому человеку понадобилось два - что ж тут такого?
- Вот-вот, - не сдавался я. - Типичная психология едока.
Мы переоделись в кабинах, а старые костюмы сунули в пасть утилизатора. Я взглянул в зеркало - вылитый Стэффорд, только потоньше и ростом пониже и, уж если говорить всю правду, совсем некрасивый. Носатый, с обтянутыми скулами.
Мы вышли на улицу как раз в тот момент, когда из женской половины рипарта выпорхнула пестрая стайка девушек. Конечно, беспричинный смех и волосы по последней моде - в два цвета. Нам было по дороге, и Робин стал перекидываться с ними шуточками. Я тоже иногда вставлял два-три слова. И посматривал на одну из девушек, что-то в ее тонком смуглом лице вызывало неясно-тревожные ассоциации. Это лицо связывалось почему-то с беспокойной толпой.
Вдруг она с улыбкой взглянула на меня и спросила:
- Не узнаешь?
И тут меня осенило. Но как она переменилась за два года! Ведь была совсем девчонкой - с надежной отцовской рукой на хрупком плече. А теперь шла, постукивая каблучками, высокая девушка, и на ней сиял-переливался золотистый лирбелон, на котором теперь помешаны женщины, и зеленые полосы на широкой юбке ходили волнами.
- Здравствуй, Андра, - сказал я.
- Здравствуй, Улисс. Будешь участвовать в играх?
- Еще не знаю. Ты теперь живешь здесь?
- У нас дом с садом в спутнике-12. Это к северо-востоку отсюда.
- Как поживают родители? - спросил я.
- Они... - Андра запнулась. - Отец снова на Венере.
Я читал, что Холидэй улетел на Венеру в составе комиссии Стэффорда. Значит, он еще не вернулся. Что-то затянулась работа комиссии, и никаких сообщений оттуда...
- Как он там? - спросил я как бы вскользь. И тут же понял, что ей не хочется отвечать.- Ну, а что ты поделываешь?
- О, я после праздников улетаю в Веду Гумана.
Веда Гумана - гигантский университет, в котором было сосредоточено изучение наук о человеке,- находилась неподалеку от нашего Учебного центра космонавигации.
- Я поступила на факультет этнолингвистики. Ты одобряешь?
Я кивнул. Шла огромная работа по переводу книг со старых национальных языков на интерлинг, и если Андра намерена посвятить себя этому делу, ну что ж, можно только одобрить.
Я понял, что ей хочется расспросить обо мне, но рассказывать ничего не стал. Да и, в сущности, не о чем было рассказывать.
Мы сели в аэропоезд и спустя десять минут очутились на олимпийском стадионе.
Это был не самый крупный стадион в Европейской Коммуне, но и не самый маленький. Его чаша славно вписывалась в долину, окаймленную зелеными холмами. С одной стороны к стадиону примыкала Выставка искусств - буйный взлет фантазии, загадочная улыбка. радостный сон ребенка, уж не знаю, как еще назвать эти легкие строения, кажущиеся живыми существами.
Над стадионом вспыхивали и гасли разноцветные буквы, складывались в слова, рассыпались, плясали. Каждый мог зайти в специальную кабину и набрать нужное слово или фразу - и буквы послушно выстроятся над стадионом. Сейчас висело в голубом небе: "Я подарю тебе, дорогая, лучшую из своих молекул". Это был припев из песенки Риг-Россо в последнем стереофильме.
Гомон, смех, песни. Пестрый хоровод трибун...
В толпе, подхватившей нас, затерялись Андра и ее подруги.
Нас с Робином понесло к западным трибунам.
- Кто эта девушка? - спросил Робин.
- Андра, - сказал я и повторил еще раз: - Андра. Знаешь что? Мы будем состязаться.
- Ладно. Но когда ты начнешь петь, жюри попадают в обморок.
- Ну и пусть, - сказал я легкомысленно. - Пусть падают, а я буду петь.
Мы пошли к заявочным автоматам, и вдруг, откуда ни возьмись, бурей налетел на нас Костя Сенаторов.
- Ребята! - закричал он во всю глотку и принялся нас тискать в объятиях. - Тысячу лет! Ну, как вы - летаете? А у меня, ребята, тоже все хорошо! Инструктор по атлетической подготовке. Здорово, а? Хорошо, ребята, замечательно! Знаете где? В Веде Гумана!
- Молодец, Костя! - сказал Робин. - Я подарю тебе лучшую из своих молекул.
Костя зашелся смехом.
- Вы - заявлять? Правильно, ребята, замечательно! Ну, увидимся еще! - Костя нырнул в толпу.
А я вспомнил, как Костя бил кулаком по рыхлой земле, и лицо у него было страшно перекошено, и он завывал: "Уйду-у-э..." Молодец Костя, не раскис, нашел себя в новом занятии. Не всем же быть пилотами.
Робин уже опять перешучивался с девушками. Я потащил его к заявочному автомату. Запись заканчивалась, а атлетов, желающих состязаться, было сверх меры. Но для нас, космолетчиков, сделали исключение, пропустили вне очереди, и мы получили номер своей команды и личные номера.
В десятке, которая нам противостояла, я узнал узколицего парня из рипарта. И конечно, этот едок оказался моим соперником. Такое уж у меня счастье - жребий всегда выкидывает со мной странные штуки.
Дошла очередь и до нас. Я легко обогнал моего едока на беговой дорожке. Затем нам пристегнули крылья. Я сделал хороший разбег, сильно оттолкнулся шестом, он гибко спружинил и выбросил меня в воздух, а я расправил крылья. Люблю полет! Крылья упруго вибрировали и позванивали на встречном ветру, я вытягивал, вытягивал высоту, а потом перешел на планирование. Приземление после такого полета - целая наука, ну, я-то владел ею.