– Не надо, ты лучше всех позови, если не трудно. – И молодой священник ушел в кусты, обремененный стопкой белой и золотой ткани. Аллен сообразил, что может внести в святой обряд посильную лепту, и принес свежекупленую в Файте бутылку вина.
Это была самая странная месса, какую он видел в своей жизни, – среди вечерних деревьев, под низким серым небом, в свете двух дешевых свечей, чье пламя трепетало и бесилось в лесных сквозняках. Йосеф в золотом облачении поверх белой альбы стоял над самодельным алтарем, и лицо его в неверном свете казалось строгим и совсем лишенным возраста. Этому человеку может быть сколько угодно лет, от пятнадцати до ста, понятно только, что он необычайно красив, – думал Аллен, глядя, как медленно взлетают Йосефовы руки, поднося маленькую Библию к устам для поцелуя. Мельком глянув в сторону, он увидел своих друзей, стоящих торжественно, как какие-нибудь крестоносцы в Иерусалимском храме, – и сердце его дрогнуло от болезненной радости. «Это поможет нам остаться вместе, – подумал он, – Господи, оставь нас вместе, пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет…»
– Господь с вами, – прозвенел голос священника, и он откликнулся, отринув все иные мысли:
– И со духом твоим…
Первое чтение было из Книги притчей Соломоновых, и Аллен удивился, что до сих пор не встречал нигде этих слов:
– «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой. Во всех путях твоих познавай Его, и Он направит стези твои. Не будь мудрецом в глазах твоих, бойся Господа и удаляйся от зла: Это будет здравием для тела твоего и питанием для костей твоих…»
Второе же чтение было о последней Вечере. О том, как Петр, горящий чистой любовью и не ведавший, что станет предателем, клялся положить свою душу за Учителя; и смотрел на него Господь с любовью горькой, всепонимающей, ибо безумно жаль – пути таковы, каковы они есть, и пройдет по ним до конца Сын Человеческий, но горе, горе тому, кто не сможет не оставить Его… О чем была проповедь, Аллен толком не запомнил. В какой-то момент он просто отключился, как когда писал стихи, и даже успел подумать: «Кажется, я сейчас упаду. Или у меня будет что-то… видение…» Но видения не было, просто лицо священника, ярко светящееся над страницами, на какое-то время поплыло и отдалилось, донеслись обрывки фраз: «Любить нас, как Он… Отвечая за себя… И только из-за этого, братья и сестры…» Потом все встало на свои места, хрупкий Йосеф сцепил пальцы, словно от волнения, ветер чуть не задул одну из свеч и растрепал черные Йосефовы волосы.
Клара толкнула Аллена в бок, он спохватился и встал в траву на колени.
В момент, когда он стоял так, опустив голову, внезапно со дна сознания всплыл давний сон – чаша, окровавленная облатка, «Се агнец Божий…». На какой-то миг Аллену стало очень неприятно,
9 июня, воскресенье
Утром пришлось встать довольно рано – время, как говорится, припекало пятки. Несмотря на вчерашний боевой настрой, сегодня лезть под землю Аллену что-то совсем не хотелось. День выдался пасмурный, хотя и без дождя, и Аллен мрачно выдирал из земли палаточные колышки, полностью уверенный, что жизнь вовсе не так хороша, как это иногда кажется. К тому же Мария непрестанно ныла, оглашая окрестности мрачными пророчествами – о том, что они спохватятся, да поздно будет, что пещера их очень радостно проглотит и не поморщится, и все в том же духе. Хорошо хоть Роберт хранил верность своему принципу никогда не спорить о том, чего не изменишь. Он молча или тихонько напевая распределял вещи, заливал костер, и Аллена в кои-то веки не раздражало его пение.
Вход в канализационные «катакомбы» находился в маленьком кирпичном здании, плотно прижавшемся к крутому склону горы. Деревянная крепкая дверь была наглухо забита досками крест-накрест. Ржавая от дождей табличка оповещала, что вследствие участившихся обвалов ремонтные работы вести запрещается.
– А мы ремонтировать ничего и не собираемся, – успокоил общество Марк, поддевая толстый гвоздь лезвием своего топора. – Так что нарушители из нас никакие, здесь же не запрещено просто так прогуливаться…
Мария вяло улыбнулась. В левой руке она уже мертвой хваткой держала фонарик.
– Да не волнуйся ты, – сбивая последнюю доску и берясь за ручку двери, подбодрил ее Роберт. – Мы парами пойдем, вы с Марком – в серединке, ты и не заметишь, как проскочим эти горы насквозь!
Мария только зябко передернула плечами.
Всего друзей было семеро; это означало, что кому-то из них придется идти в одиночку. Таковым вызвался быть не верящий в призраков Роберт; более того, он предложил пойти последним и без фонаря, которых на отряд оказалось как раз три штуки. К стыду своему, остальные приняли его предложение с восторгом; равнодушно согласился один Йосеф, не преминув-таки вставить: «А может, лучше мне?..» Аллен, которому предстояло вместе с Йосефом составлять последнюю пару, и вовсе возликовал – такое сильное ощущение надежности и защиты исходило от его старшего брата. В маленьком полутемном помещении без окон граалеискатели зажгли фонари и, шаря под ногами их световыми полосками, принялись вслед за Гаем спускаться в подвал.
Подвал являл собой большую дыру в камне, почти сразу переходящем в естественную породу; вела в него сваренная из железных прутьев ржавая лесенка. Темнота внутри была совершенная – ощутимая чуть ли не физически, плотная, как одеяло. Как только Аллен схватился за шершавые перила, изо всех сил вглядываясь во мрак, на него пахнуло глиняной сыростью и неподвижным каменным духом. Наверное, так пахнет в доме, где живут одни крысы и привидения, подумал он, но промолчал и только покрепче ухватился за руку Йосефа, едва тот спустился вслед за ним. Рука была худая и горячая, с длинными костлявыми пальцами, с жестким колечком-четками «розарий» на указательном; но через нее к Аллену переходило некое тихое и сильное спокойствие.
– Отлично, – бодро сказал Гай, быстрыми шагами устремляясь в самую глубь темноты. Узенький луч его фонаря жадно ползал по каменным стенам, высвечивая серую плоть старинных каменоломен. – Здесь даже красиво, правда ведь?
– Да, прямо как крепостной подземный ход, – преданно согласилась Клара, которая едва поспевала за ним, и тут же охнула, ударившись головой о выступ потолка.
– Извините, – смутился Гай, видя, что его оптимизм разделяют немногие. – Здесь сначала лучше пригнуться, а потом станет повыше… Я так думаю…
Мария истерично цеплялась за руку Марка, как утопающий за спасательный круг. Пятно света, исходящее от ее фонаря, ощутимо дрожало. А вот Кларе подземелье скорее нравилось; лишенная своего фонарика, она с любопытством следила за лучами чужих, пытаясь представить себе бедняг-заключенных, год за годом выдалбливавших кирками эти широкие проходы. Аллену же в голову взамен заключенных лезли исключительно покойные ассенизаторы в оранжевых комбинезонах, и он помотал головой, чтобы от них избавиться.
Гай оказался прав – вскоре потолок действительно стал выше, хотя иногда и приходилось нагибаться. Толстые серые трубы прокладывали свой ломаный путь под горами, кое-где выпуская из себя более мелкие веточки в стороны. Трубы молчали, утробно журчала из них только одна.
– Как у Искомой Звери в животе, – попробовал пошутить Аллен, но ему это явно не удалось. Перед ним прерывисто вздохнула Мария – видно, сравнение пещер с чьим бы то ни было животом не внушало ей добавочной отваги.
– Песню бы спеть, – высказался одолеваемый теми же мыслями Марк. Страх державшейся за него Марии, видно, начал передаваться и ему. – Жалко, гитары нет, а то я спел бы…
– Я могу и без гитары, – подал голос замыкающий процессию Роберт. – Ты «Спускаются с гор» знаешь?
– Немного. – Голос Марка чуть повеселел. – Подпою, где вспомню слова.
– Роберт! Она хоть хорошая, песня-то? – жалобно воззвал Аллен. Ничего насчет «заниматься жизнью» он просто не выдержал бы.
– Конечно, хорошая. У «Паранойи» плохих песен нет.
Аллен тихонько взвыл.
Песня, как ни странно, и впрямь оказалась хорошая, только не в том стиле, который Аллен более всего ценил. Голоса Роберта и Марка довольно-таки слаженно разливались под каменными сводами, только коварное пещерное эхо иногда крало их отзвуки и заставляло жутковато звенеть в боковых коридорах.
Господь, вот они спускаются с гор,
Позволь им вернуться домой.
У кого в руках ромашка, у кого топор,
Но каждый из них – герой.
Но каждый из них несет свой крест,
Пытаясь нести и чужой, —
Если Ты не выдашь, то и волк не съест,
Но дай им вернуться домой…
Их видели ангелы, слышал эфир,
И солнце дарило им свет,
И они не раз спасали весь мир,
Как каждый из нас в двадцать лет.
Они помнят о смерти как старцы, хотя
Этот мир и считают тюрьмой —
Но теперь они знают цену путям,
Так дай им вернуться домой.
Кто страха не ведал, познает печаль,
Но это лучше, чем страх.
Их было больше, но вовсе не жаль
Тех из них, кто остался в горах,
А тех, кто спустился, – призри, Боже, их,
Как странника в поле зимой,
Хоть и нет у них дома, кроме рук Твоих, —
Позволь им вернуться домой…
– Это прямо про нас, – закончил Марк, – вот у славного рыцаря… э-э… не будем называть по имени – в руках всегда моральная ромашка. А топоры, выходит, у нас с Робертом. И это тоже исторически верно – топоры именно у нас в рюкзаках… А Мария…
Но закончить он не успел.
– Ребята, здесь обвал! – донесся спереди напряженный голос Гая. – Придется идти в обход. Разворачивайтесь, сейчас я вас обгоню.
Аллен дернулся. Йосеф успокаивающе сжал его руку.
Обходной путь, намеченный Гаем, вел по одному из боковых проходов. В одном месте там пришлось по очереди обнимать толстую бетонную трубу и ползти, обдирая о камень спину, протискиваясь в узкую щель. Аллен в первый раз вслух выругал проклятые пещеры и идиотов, которые их сюда заманили. Что среди идиотов он сам занимал не последнее место, он почему-то не упомянул. Марии показалось, что она застряла в дыре, и она всхлипывала в тихой истерике, пока Марк проталкивал вперед ее рюкзак. На миг, когда в руках Аллена внезапно погас фонарик и он оказался простертым в одиночестве в полной темноте, его охватил самый настоящий ужас, и из горла вырвался постыдный и ничем не контролируемый вопль. Гай посветил своим фонарем ему навстречу, и Аллен рванулся вперед с такой силой и страстью, будто его хватала за пятки вся мертвая сантехническая бригада.
Вырвавшись наконец из плена, он встал, тяжело дыша, и увидел полузаваленный проход, к которому вела проходящая над трубой узкая железная лесенка вроде той, что была при входе. Взглянув в темный провал каменной арки, Аллен почувствовал, что сердце у него подпрыгнуло и остановилось в горле: из темноты смотрело
Реви, реви, свирепый вал,
Шумите, волны злые,
Лишь крепче я сожму штурвал,
Проклятая стихия!
Любимец Господа – моряк,
Ему ль стать кормом рыбе!
Плюю я за борт, все ништяк,
И пусть ярятся зыби…
Покончив с моряком – похоже, это была импровизация, – он принялся за какую-то детскую рождественскую песенку:
В небесах горит звезда,
Пастушки спешат туда,
Где в яслях Младенец дремлет,
Наш спаситель навсегда…
Будто разбуженный, Аллен пошел вперед, водя перед собой фонарем. Луч света скользнул по бледным распухшим лицам тех, кто расступился, давая им дорогу. «Не смотри», – шепнул голос у Аллена в голове. Но самое ужасное порой притягивает к себе взгляд, как и совершенная красота, и не в силах одолеть жажду, бывшую одновременно отвращением и жутким любопытством, Аллен взглянул.
Их было куда больше, чем показалось вначале. Тридцать, а то и сто, тысяча, и в глазах их, белых, как у вареной рыбы, стояло тупое и жадное любопытство. Как у скверного мальчика-дебила, который давит башмаком жука и с прицельным вниманием, приоткрыв слюнявый рот, следит за его предсмертными корчами. В головах их была темнота.